Отава

Издали еще приметил Мишка в тернике белую рубаху соседского парнишки Горки, старшего сына Макара Денисова. Насвистывая, он делал вид, что встреча эта чисто случайная. Ступнул с дорожки в колючку, пропуская. Мишка головы не повернул. Недолюбливал он Горку. По утрам, занимаясь «штангой», часто ловил на себе сквозь плетень его зверушечий острый взгляд. Как-то даже вспугнул из логова, пустив туда камень. Весной это было. С тех пор за плетнем Горка не таился — видать, переменил место. И кажется, лазил на тополь, что разросся у них возле сарая.

Вслед услышал Мишка тихий свист. Обернулся. Горка, опустив глаза, переворачивал черным пальцем босой ноги яблоневый лист. Спросил хрипло:

— Мишк… Телок наш с белой латкой… Случаем, не попадался на глаза, а?

— И тебя не видал бы… лазишь тут.

Рванул сердито удочку, зацепившуюся леской за ветку, пошел.

А позади голос, полный обиды:

— Ух, подумаешь… Почем продал Федьку Долгова, эй?!

Задохнулся Мишка. Мерцая недобро потемневшими глазами, подходил медленно, рассчитывая с ходу пустить в дело набрякший кулак. Это был первый человек, который вот так, прямо в лицо, сказал ему то, о чем все думают, в чем все уверены, по помалкивают.

— Повтори… Ну-ну?

Горка не отступал. Втянув голову в плечи, ждал расправы.

Схлынула обида внезапно. Разжав кулак, глядел, как в побелевшие пальцы возвращается кровь, а сам сгорал от стыда: нашел с кем справиться. И вдвойне чувствовал себя паршиво — Горка вовсе не думал от него удирать. Что же пересилило в худеньком, желторотом птенце страх? Ненависть к нему, Мишке, как предателю? Этого можно ожидать от Карася или любого из братьев Долговых. Но денисовский отпрыск!

— К нему по-доброму… Это и не я говорю… Пацаны в проулке… Морду я набил одному за брехню.

Не вымаливает Горка пощаду.

— А ты… в сады метишь? — спросил Мишка, все еще не смея глянуть ему в глаза

Парнишка обиделся:

— В сады-ы… Больно они нужны, сады. Прибегаю, а тут Ленька… Качуровых вон. Чуток не напоролся. Так я— в яр. И штаны вот… В родник шурхнул. Отколотит маманя, как пить дать. Легкая на руку она у нас.

Оглядывая заляпанные илом штаны его, Мишка спросил:

— А Ленька что… кусается?

— Ага, кусается… Ежели бы заметил, враз догадался. Такой…

Горка, шмыгнув длинным носом, с опаской покосился на качуринский тополь. Сорвал кашку лебеды; неторопливо растирая ее, изучающе стрелял в Мишку глазами.

— О чем догадался бы? Ты толком…

— Ага, толком. Охота была без башки ходить. Лопнуло у Мишки терпение.

— Балда!

Возымело действие. Огляделся Горка, прислушиваясь к шуму ветра в садах.

— Божись, никому ни слова, — потребовал он двойную клятву. — Честное пионерское?

— Честное…

— Хлопцы сбираются склад взорвать. Тот вон… в питомнике.

За кого он его принимает? Единомышленника — ясно. За друга, врага ли тем «хлопцам», какие готовятся свершить то, чего не смог он, Мишка?

Боясь, что ему не поверят, Горка заговорил горячо, срываясь на полный голос:

— Не веришь? Карась вчера прибегал к Леньке. И ножик Ленька ему двускладный подарил с костяной колодочкой. Правда, не расслыхал хорошенько, за чего… А зараз Гринька ихний был, красноголовых… И шнур подрывной есть у них, во! И тол… Может, и этой ночью… Не знаю.

Нет, это не донос. В голосе парнишки слышалось и восхищение тем, что затевается, и сожаление, что он сам не принимает в нем участие. Пылко и доверчиво блестели у него глаза. Мишка даже отвернулся — растерялся от неожиданности. Неузнаваемо глядел за Сал, на разомлевшую от полуденного солнца степь, на синие курганы по бугру, дрожавшие от потоков горячего воздуха. Ходуном ходили ноздри, на шее билась узловатая жилка. Есть люди на свете, которые ему верят!

— А ты что ж… подслушиваешь?

Горка смутился. Узкой грязной ладонью свернул набок черный ворох покорных волос. Большой палец ноги ковырялся в муравейнике.

Лет тринадцать Горке. Тонкошеий, носатый и лопоухий, как отец, до черноты сожженный солнечным пеклом. Рубаха с дырявыми локтями свободно болталась на худющем теле, будто на огородном пугале — палочном кресте. Штаны из отцовских обносков, латанные сзади и спереди. Ноги, растоптанные в лапах, покрытые цыпками, не знают большую часть года никакой обувки.

С чувством сожаления разглядывал его Мишка. И уже не рад, что смутил парнишку обидным вопросом. Щадя ребячье самолюбие, попытался вывернуться:

— Полдня просидел, и вот… Горка не взглянул на улов.

— Да какая теперь рыба, осень ведь.

— А крючок утащило. Лень, видать.

— Лень? А дюбал как? Мишка пожал плечами:

— Сперва потихонечку взяло и отпустило. А погодя сразу — под воду.

— Это возле качуровой пристани, в прогалине?

— Там.

Наполнились смехом Горкины глаза.

— Ага, ага, — закивал он согласно. — Знаю я этого «леня». За нонешнее лето он у меня семь крючков утянул. Черепаха вовсе. И вытаскивал ее. Зарекался убить, да жалко. Ежели бы она это сознательно делала, а то по глупости своей. Увидала червяка — хвать. У ней и чере-пашата есть там, чуть побольше пятака. — Увидал кислую усмешку на Мишкином лице, спохватился — А ты чего рыбу бабке Захаровне не несешь? Вишь, протухать от жары зачала.