Отава

Видимой дружбы Горка не завел с Мишкой. Не ходил к ним и во двор. Зато в школе на переменах сопровождал его тенью. Ловкость и сила Мишкина сводили с ума. Лучше его никто не делает «солнце» на турнике, не — тушит волейбол, даже никто так заразительно и весело не умеет смеяться. В школе, на улице Мишка всегда держится с красноголовым Федькой и Ленькой Качурой, двоюродным братом. Федьку Долгова Горка побаивался, брата дичился, а в Мишке души не чаял. С этой весны Федька откололся от них. Стал подмечать Горка, что Мишка с Ленькой неотступно ходят за Веркой, белокосой, что живет у деда Ивы. Втроем их можно встретить и в садах, на Салу, и в парке возле клуба, а чаще у Ивиных ворот. Хохочут, а то и молча сидят на лавочке под акацией до поздней ночи. Не раз Горка подслушивал их разговор. Болтают так, разную всячину. И запомнить невозможно. Как и все в проулке, Горка ждал: кого Верка выберет себе в «ухажеры»? Ленька — родня, но ему хотелось, чтобы «женихом» оказался все-таки Мишка. И был явно доволен, что все склонилось к этому.

Громом треснула над головой у Горки молва: «Мишка Беркут предатель! Поганую свою шкуру вызволил ценою жизни Федьки красноголового». Первые дни ходил сам не свой, склонен был поверить. От пытливых глаз его не укрылось и то, как забегали Галка Ивина с Веркой— соседки его. Частым ночным гостем у них стал и брательник, Ленька. Из разговоров матери с отцом выяснилось, что у тетки Анютки, крестной, дома неладно. Ни-кишка взял сторону отца, главного полицая в станице; Ленька служить в полицию не пошел. Почему-то батька страшно за него переживает. Отцовы вздохи сперва Горке были непонятны. Как-то за столом мать выпалила в сердцах:

— Свои собаки, погрызутся и помирются. А тебе, черту, больно надобно влипать в чужие семейные свары. Глякось, праведник выискался.

Осерчал отец, хлопнул об стол ложкой:

— Цыц, зануда! Мелешь своим языком, ка, к сучка хвостом, и сама не знаешь чего.

Был он навеселе — успел по пути заскочить к Картавке — и на ногах держался прочно, потому мать не решалась лезть на рожон. Отмахнулась, упрямо поджимая губы.

Насторожился Горка. Наблюдение установил и за Ленькой. Вертелся возле плетней, заглядывая то к бабке Быстрихе, то к Ивиным, а большее время проводил на тополе — сверху видать оба двора. Ночью смелел: перелезал ограду, крался до окон. Но к Быстрихе опасно, собака мешает, Жучка. Да и ничего такого у них не происходит. Бабка Захаровна и мать Мишкина укладываются спать вместе с курами. Часто и лампу не жгут. А Мишка до потемок скитается на Салу один со своей скрипкой. Зато в другом дворе, у деда Ивы, только с ночи и наступает какая-то неведомая жизнь. Скрип кухонной двери, шарканье подошв, приглушенное покашливание… А то сама собой в безветренную пору шелохнется на огороде кукуруза. Ясно, кто-то ходит. К Ивиным безопасно проникнуть во двор — дворняжки нет. Полкан, волкодав, безухий кобелина, старый уже, безвылазно обитает в конуре за сараем. Пройди в пяти шагах от него, не учует. Дед Ива в нынешнем году даже не берет его в Панский сад.

Вылазки две делал Горка, ничего таинственного не выглядел. Раз в кухне сидела одна Верка, плакала; в другой — с девчатами, Галкой и Веркой, сумерничал Ленька. Разговора никакого они не вели, молчали. А позавчера вылазка была удачной. Света в кухне не видать. Обошел дом: ставни закрыты, щелки все снизу черные. А незадолго отчетливо слышал шаги по скрипучим порожкам крыльца. Шаги не девичьи и не деда Ивы — грузные, твердые. К тому же старый зараз в Панском саду. Только хотел влезть на веранду, по порожкам — топот. Поднимались двое. Без стука вошли в чулан. В последнем угадал Мишку. Екнуло у парнишки сердечко. Кинулся опять к окнам. Припал ухом: в горнице голоса. Догадался: окна замаскированы изнутри. Одолела тревога за Мишку: зачем понадобился? После всего, что случилось, навряд ли он мог войти в этот дом по своей воле. Ясно, ввели его туда. Но зачем? Кто еще в доме?

Хрустнуло. Тут, в палисаднике, за забором? Горка прилег. Долго водил в темноте, как заяц, ушами. Нет, показалось. Прошел вдоль стены; в крайнем окне едва пробивался сверху свет. Отвернул вертушку, хотел открыть ставню, но помешал прогон. Подтянулся — вот где пригодилась «штанга», — встал ногой на наличник. Едва видимый снизу свет ударил в глаза. Лампа на столе; стекло прикрыто куском газеты, будто абажуром. За столом — Галка, рядом с ней, уткнувшись в лист бумаги, Верка. Напротив, на свету, Мишка. Видать затылок да освещенное насквозь красное ухо. Что-то говорит…

Пальцы у Горки онемели. Вот-вот сорвутся. Неслышно сполз наземь. Разминая отекшие ноги и руки, представил сердитое Галкино лицо. «Злющая, а глазюки как у черта, — думал он. — И губы кривит…» Хотел опять забраться на ставню, услышал шорох. Подкрался к забору. К акации, что у калитки, прилип кто-то. «Карась», — угадал Горка.