Отблески солнца на остром клинке

Тшера прикрыла глаза, представив, как запустит в эту гриву пальцы, как намотает её на запястье, оттягивая голову южанина назад, и лунный свет, льющийся в окно, вот так же высеребрит тонкий горбатый нос, загорелую шею, острый кадык… и капельки пота меж ключиц.

«Как будто я прирезать его собралась, а не…»

— Эй, ты куда? — удивился он, снизу вверх поглядев на поднявшуюся на ноги Тшеру.

Она молча смотрела в ответ, выжидая.

«Подпустить бы толику нежности во взгляд, да там одна лишь хищность».

— Так ты не шутила?

«Догадлив».

— Ты ж не из пугливых, — усмехнулась она.

— Не из пугливых.

Южанин встал, сравнявшись с ней в росте, расправил мускулистые плечи и коротко махнул кому-то за её плечом, отсылая, чтобы не ждали.

— Я из сноровистых, — заговорщически улыбнулся он.

«И хвастлив».

…Перед рассветом она бесшумно прокралась в стойло, потрепала по плечу свернувшегося в сене Биария. Он тут же схватил сапоги, аккуратно поставленные рядышком с импровизированным ложем, а уже потом открыл глаза.

Сапоги на его лапищи шились на заказ в одном из маленьких городков и представляли для Бира такую небывалую ценность, что Тшере потребовалась пара седмиц, чтобы уговорить его носить их на ногах, а не в руках, бережно прижав к груди, и ещё одна седмица — чтобы заставить в этих сапогах ходить, а не сидеть в телеге, задрав ноги.

Ржавь и Орешка он снарядил ещё с вечера, чтобы не терять времени по утру, и Тшера, сев в седло, послала кавьялицу.

— Мы всегда так спешно сбегаем, что мне иной раз думается — ты их того… порешаешь под утро, — сказал Бир, нагнав её верхом на Орешке у кромки чёрного предрассветного леса.

— И съедаю вместе с сапогами, — флегматично пошутила Тшера.

Бир поёжился и покосился на свою драгоценную обувку.

— Не бойся, все живы. И даже сапоги их целы.

— Я знаю.

«Но упаси Первовечный не уйти, пока они спят».

— Почему всегда затемно? Светает сейчас нерано… — задал Бир давно занимающий его вопрос.

«Дневной свет делает всё настоящим. Меня тоже».

Бир всегда долго размышлял, прежде чем что-то у неё спросить, и Тшера это ценила. Видела сосредоточенно насупленные брови, замечала долгие, переполненные задумчивостью взгляды, но вопросы не поощряла и первой разговоров никогда не начинала. Они уже почти год как ездили вместе, но о причинах её дезертирства из Чёрного Братства Бир до сих пор не спрашивал, и за это Тшера была ему особенно благодарна. Тем более что видела, как вопросы жгут ему язык, но Бир их всё же удерживает, решительно стиснув зубы. Может, о чём-то догадывается. Может, знает, что она не ответит.

— Так бы и позавтракали, и отдохнули как следует… — вздохнул он. — Под крышей-то раз в седмицу ночевать доводится.

«Реже, чем бежать и не оглядываться…»

— В следующей деревне отдохнём. И позавтракаем. Обещаю.

* * *

Южанин проснулся от ощущения пристального взгляда, но в комнатушке постоялого двора кроме него никого не было. За окном наступил самый тёмный час: луна уже скатилась за чёрную полосу леса, а солнце пока не спешило заступать на свой пост. Южанин потянулся, мечтательно прикрыл глаза.

— Меня Айар зовут.

— Это неважно.

— Не запомнишь? И ладно. А я твоё имя запомню.

— Ты его не знаешь.

— Так назови.

И этот долгий, жгучий взгляд, сверкающий золотыми отблесками из-под густой тени чёрных ресниц.

— Эр.

— Это мужское имя.

— Пусть так.

— Ладно. Пусть так.

Айар провёл ладонью по смятым простыням опустевшей стороны кровати — уже остыли. Конечно, она ушла. Не попрощалась и вряд ли его вспомнит, хоть он и уверен, что не разочаровал её. Но Вассалы — те ещё любодеи. Сколько у неё таких, не разочаровавших! Вассалам нельзя заводить семью, нельзя ни к кому привязываться, они служат церосу, и ничто не должно становиться важнее этой службы. Неудивительно, что потаскунство в их среде в порядке вещей. Так что Айар наверняка один из череды многих — одноночных, безымянных. Но почему-то ему очень хотелось хотя бы надеяться, что Эр его запомнила. Он-то до конца жизни не забудет её жгучий взгляд и терпкий запах трубочного дыма, шалфея и розмарина.

Айар потянулся ещё раз и встал — сон пропал, а попусту валяться в постели он не привык. Отыскав в темноте комнаты свои штаны, оделся и вышел. Зачинающееся утро приятно пощипывало голые плечи влажной прохладой, поднимало над травой молочную пенку тумана.

Ярмарка закончилась, бродячие артисты уговорились отправиться в путь на рассвете, но теперь Айара вряд ли ждут спозаранку: один из побратимов вчера видел, с кем он ушёл, и, конечно, догадался — за какой надобностью. Да ещё и остальным наверняка растрезвонил. Айар ухмыльнулся. Худа не будет, если дойти до реки — окунуться, время есть. Айару не хотелось смывать с себя тёплый пряный запах Эр, но тревожное ощущение чьего-то взгляда усилилось настолько, что захотелось отскрести его от кожи мелким речным песком.