Отбой на заре. Эхо века джаза

– Честное слово – я очень милая девушка! – продолжала она, все еще с улыбкой. – На танцах у меня всегда куча поклонников, а однажды в меня даже влюбился слепой!

Они шли все так же быстро и дошли почти до калитки тетушкиного имения.

– А вот здесь я живу! – сказала она.

– Ну, тогда прощайте!

– Да что такое? – спросила она. – Разве можно вести себя столь грубо?

Его губы сложились, словно он хотел сказать: «Прошу прощения!»

– Вы, видимо, очень торопитесь домой – покрутиться у зеркала?

Она отлично знала, что это было не так. На его красивом лице отразилось почти сожаление. Но укол на него подействовал, потому что он вдруг остановился и тут же отодвинулся подальше.

– Простите мою грубость, – выпалил он. – Я не умею общаться с девушками!

Она слишком запыхалась, чтобы отвечать. Но, когда ее пошатнувшееся самообладание постепенно к ней вернулось, она заметила у него на лице странную усталость.

– Но я все же могу с вами немного поговорить? Я не стану подходить ближе.

Поколебавшись, он неуверенно забрался на забор и уселся на перекладине.

– Если уж вы так боитесь женщин, не пора ли вам принять какие-нибудь меры? – спросила она.

– Слишком поздно!

– Никогда не поздно! – уверенно сказала она. – Вы же теряете половину жизни! Разве вам не хочется жениться, завести детей и обладать чудесной женой, то есть, я хотела сказать, составить счастье какой-нибудь женщины?

В ответ он лишь пожал плечами.

– Я раньше тоже была ужасно робкой, – соврала она из жалости. – Но потом поняла, что теряю половину жизни!

– Сила воли здесь не поможет. Просто я немножко чокнутый, когда дело касается женщин. Минуту назад мне хотелось швырнуть в вас камнем! Я знаю, что это ужасно, так что я, с вашего позволения…

Он спрыгнул с забора, но она торопливо крикнула:

– Постойте! Давайте это обсудим! Он неохотно остановился.

– Знаете ли, – сказала она, – в Чикаго такой красивый мужчина, как вы, получит любую девушку, какую он только пожелает! Все будут за ним просто-напросто бегать!

Эта мысль, кажется, лишь усилила его испуг. Его лицо стало столь печальным, что она инстинктивно подошла к нему поближе, но он тут же закинул ногу на забор.

– Ладно, ладно… Поговорим о чем-нибудь другом! – отступила она. – Не кажется ли вам, что здесь – самое унылое на свете место? В Лейк-Форест я считалась легкомысленной, поэтому семья приговорила меня к ссылке, и вот уже месяц я просто умираю от тоски, сидя здесь и ничего не делая. А вчера я выглянула в окно и увидела вас!

– Вы легкомысленная? Что вы этим хотели сказать? – спросил он.

– Ну, что у меня все происходит быстро… Как бы это сказать… Я очень быстро увлекаюсь!

Он выпрямился – на этот раз уверенно и окончательно:

– Вы просто обязаны меня извинить! Я знаю, что веду себя как идиот, когда дело касается женщин, но ничего не могу с этим поделать.

– Встретимся здесь завтра?

– О, боже мой – нет!

Жозефина вдруг разозлилась; пожалуй, довольно с нее унижений за один-единственный вечер! Холодно поклонившись, она развернулась и направилась по лужайке к дому.

– Постойте!

Теперь, когда их отделяло друг от друга тридцать футов, его робость исчезла. Она с большим трудом удержалась от искушения развернуться и пойти обратно.

– Я буду здесь завтра, – не оборачиваясь, холодно произнесла она.

Медленно шагая к дому, она скорее почувствовала, нежели осознала, что было во всем этом нечто для нее непонятное. Обычно отсутствия уверенности у парня было вполне достаточно, чтобы она утратила к нему интерес: это был непростительный грех, это был белый флаг, говоривший об отказе вступать в борьбу. Но когда этот молодой человек скрылся с глаз, она вспомнила, каким он выглядел вчера вечером: раскованным, слегка высокомерным и, несомненно, жизнерадостным. Она опять задумалась – неужели плохие отношения между семьями могли стать причиной такого к ней отношения?

Несмотря на неудавшуюся беседу, она чувствовала себя счастливой. В мягком свете заката казалось, что завтра все, без сомнений, наладится. Гнетущее чувство напрасно потраченного времени уже покинуло ее. Парень, который вчера вечером прошел за окном, был способен на все: и на любовь, и на трагедию, и даже на отчаянное безрассудство, которое нравилось ей больше всего.

На веранде ее поджидала мама.

– Я хочу поговорить с тобой наедине, – сказала она, – потому что мне кажется, что тетя Глэдис обидится, если увидит, как ты сейчас обрадуешься! Завтра мы уезжаем в Лейк-Форест!

– Мама!

– Констанция завтра объявит о своей помолвке; через десять дней состоится свадьба. Малькольм Либби работает в министерстве иностранных дел, и его направляют за границу. Прекрасно, не правда ли? Твоя сестра сегодня переезжает в наш дом в Лейк-Форест.

– Это чудесно! – И миг спустя Жозефина повторила, уже более твердо: – Просто чудесно!

Лейк-Форест… Она уже чувствовала, как быстро и взволнованно забилось ее сердце. Но чего-то не хватало, словно какой-то трубач в оркестре играл, не слыша остальных. Пять недель она страстно ненавидела «Фермерский остров», но сейчас, оглянувшись вокруг в сумерках, ей вдруг стало жаль, что она покидает это место.