— Нет. Не один. В нашей группировке есть военный совет. И там большинством голосов принимается стратегия наших действий. Но до широких масс эти решения доношу я. И поэтому в случае неуспеха виноват для них тоже я.
— В людских глазах всего лишь. Не думаю, что тебя так уж сильно волнует чужое мнение.
— От чужого мнения зависит порой не только моя жизнь, и жизнь моих людей, но и тех, кто поверил мне, кто пошел за мной.
— Но ведь ты хочешь, чтобы жизнь людей улучшилась?
— Хочу. Да. Но порой чтобы выиграть партию, нужно пожертвовать парой фигур.
— Тебя мучает совесть?
— Меня мучают сны. Те, кто погиб из-за меня не отпускают, приходят ко мне по ночам. Я вижу, КАК могли бы они жить, какие-то счастливые, особенные моменты их будущего, будущего, которое не состоялось… А может быть, прошлого… Я не знаю. Тех, кого они любили, кто был им дорог. Это… больно.
Я и сам не понимал, почему рассказываю ему то, чего не знал никто. Какое-то наваждение. Просто живой, острый ум парня привлекал меня, вызывал интерес Нечасто мне встречались такие собеседники, с которыми было что обсудить. О чем он думает сейчас, интересно? Осуждает меня? Саша молчал, но я чувствовал, что никакого негатива мои откровения у него не вызвали — его по-детски чистая аура все также теплыми волнами окатывала меня. И мне было как-то… хорошо рядом с ним. Я уже и не ждал реакции на мои слова. Но он вдруг спросил, развернувшись ко мне и наклонившись ближе:
— Как… как ты с этим живёшь?
А потом сделал невероятное. То, что перевернуло мой темный мир с ног на голову. Он положил ладонь на мою щеку и очень нежно, чуть касаясь, погладил большим пальцем то место под глазной впадиной, где начинался шрам.
Меня накрыла волна противоречивых ощущений. Первой мыслью, конечно же, было — меня трогает мужик! И инстинктивно я был готов отшатнуться. Но, сука, собственные ощущения испугали гораздо больше. Этот парень — настоящая энергетическая бомба! Его солнечное сияние не просто окутывало меня, оно сквозь поры на коже проникало внутрь — наполняя меня невероятной энергией, безмерной силой! И это было безумно приятно и необычно. Настолько, что член дернулся в штанах, реагируя, естественно, на эту энергию, а вовсе не на прикосновение! Или все-таки? Я сидел, как завороженный, не в силах отстраниться.
И он отшатнулся первым. Похоже, понял всю нелепость своего поступка. Отодвинулся и негромко сказал испуганным голосом:
— Прости. Не знаю, что на меня нашло.
Давид прав? Этот парень, на самом деле имеет склонность к мужскому полу? Я привык сразу выяснять отношения, поэтому решил прямо спросить об этом. Но не успел. К столу вернулись мой телохранитель и Стригой. Последний заговорил нарочито радостным голосом:
— Пророк, раз уж невеста не приглянулась, позволь преподнести тебе другой подарок! В знак нашей дружбы и моего к тебе расположения.
Я кивнул в знак согласия, и он сказал кому-то из своих охотников:
— Неси сюда Друга.
Тот факт, что мне собираются преподнести в качестве подарка животное, я понял сразу. Я не раз "встречался" с ними, "видел", как эти комки шерсти и грязи безжалостно убивают людей. И, конечно, помнил по своему детству, какими они были ласковыми когда-то, до того, как случилась катастрофа, превратившая братьев наших меньших в неконтролируемых, жестоких хищников, испытывавших ненависть к нам, их прежним хозяевам.
Но то создание, которое на руках вынес кто-то из помощников Стригоя, было, по-видимому, совсем еще детенышем. Его аура была чуть розоватой, а не агрессивно красной, какой она представлялась мне у других виденных мною животных. Но зверь все же пытался показать характер — порыкивал тоненьким голоском. Близко ко мне его поднести не успели — Давид загородил дорогу:
— Нет. Это опасно для Пророка.
Вождь охотников возразил расстроенным голосом:
— Нет, он не опасен. Отец Майи нескольких приручил, взяв вот так, детенышами. Это же обычная собака, имевшая в предках кого-то породистого, возможно, овчарку. Помнишь, были у нас такие, Пророк?
— Помню, — мне не хотелось обижать его во второй раз, ведь, отказавшись от невесты, я уже поступил не очень-то хорошо. Но и что делать с этим "подарком" я совершенно не знал. — Давид, придумай, куда мы посадим его.
— Но… — Давид, конечно, имел наглость возразить при посторонних.
Я оборвал его, чувствуя, как ярость заставляет сжаться в кулак пальцы:
— Я сказал, мы возьмём его.
И тут зачем-то вступился мальчишка:
— Пророк, а можно, я его возьму пока?
Я кивнул, чувствуя облегчение и все еще не проходящую злость на Давида. И был удивлён, когда понял, что животное, переданное в руки Саши, внезапно жалобно заскулило, заурчало и буквально "на глазах" поменяло цвет своей ауры на более нежный и светлый.
Окружающие, видимо, тоже это поняли, потому что Стригой радостно заговорил:
— О-о, необычный у тебя боец, Пророк! Они, звери, сразу чувствуют силу и ласку, сразу понимают, кто сможет держать их в узде и… и любить…
— Любить? — фыркнул Давид.