Отбор в Академию Стражей

Пока я в шоке собиралась с мыслями, осознавая сказанное и пытаясь одновременно сладить с расслабленным телом, меня положили на кровать и начали раздевать. Райден был похож на мальчишку, которому подарили на день рождение давно выпрашиваемый, практически выстраданный подарок. С меня стащили майку и огладили, едва касаясь, восхищенно. А я зачаровано смотрела на довольный, собственнический прищур темно-синих глаз.

Попытку снова заговорить Камачо пресек, положив палец на губу и укоризненно пробормотав:

— Стелла, вообще не сейчас. Не мешай.

Лиф с меня снимали чуть ли не торжественно, внимательно покручивая в руках и изучая на свет чашечки.

— Ты самая красивая на свете, — честно сказал Камачо, трогая самым кончиком указательного пальца мои соски. — Ух. Клюквенки, такие яркие на светлом.

Его голос звучал хрипловато, даже едва заметно задыхаясь, будто он пробежал многие километры и никак не мог остановиться. Смотрел на ягоды грудок, поблескивающие от влажного касания его языка. Последний оплот — белые шортики из простого полотна, мне кажется, снялись как-то сами. Некоторое время Альфа любовался мной, и кожа зажигалась там, где останавливался его гипнотизирующий, тяжелый взгляд.

— Моя навсегда, — строго сказал он и нахмурил темные брови, когда я попыталась прикрыться руками.

— Твои родители познакомились также? — осмелилась спросить я.

Мои слабые руки развели в стороны и аккуратно положили вдоль тела на кровати. Видимо, Камачо посчитал эту позу самой удобной сейчас, и я не стала противиться, в конце концов он, в отличие от меня, понимал, что сейчас лучше делать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Я — «летний», — хмыкнул он, скидывая китель и быстро расстегивая брюки. — Между моими родителями не было любви, скорее уважение и зависимость. Но давай сейчас не о них, ты бы еще о нарушении периметра академии предложила поговорить.

— С периметром претор сам справится, а мне нужно хоть о чем-то поговорить, потому что… Ой. Он абсолютно такой, как я думала!

Я оказалась замечательным прорицателем. Обнаженный Камачо, стоящий у боковины кровати, обладал именно таким мужским достоинством, о котором я мечтала по ночам — гладким, удлиненно-шелковистым, с аккуратным нежным навершием. Хотя и немного чрезмерно вытянутым. Райден отчего-то отвел глаза, скорее всего так же стеснялся немного, как и я. Но зря. Неосознанно, просто повело и все, я приподнялась, протянула руку и погладила шелковое чудо.

— Трындец, Маккой, — расстроенно сказал Райден, — опять опозорить меня хочешь.

Его лицо стало строже, отстраненнее, он наклонил голову, так что белые пряди упали на лоб. Белоснежные, особенные, ошеломительно-красивые, как и весь Райден. Мгновение, легкий прыжок на кровать, подобный рывку хищника за добычей. И меня накрыли, придавили всем телом.

— Ой, тяжелый, — пискнула я.

— Весь твой.

Дыхание в шею, запустившее сонм мурашек. Он обнял, раздвигая бедрами ноги, выдохнул сорвано, отчаянно, и… погладил потрясающе теплой, чудесной твердостью прямо по разнеженной нежности, вызвав невольный тихий стон. Касание как ласка, бедрами о бедра, лучше, чем ладонью, сильно и нежно. Вперед и назад. Ох, мне казалось, что надо вглубь, но и так… и так замечательно. Еще. Потом еще и еще. Склоняясь над моей грудью, он захватывал ртом вершинки и поглаживал их языком, прищипывал плотно губами. Стало бесконечно правильно и нужно, просто необходимо чувствовать его тяжесть, толчки бедер, видеть бешено-счастливые всполохи в глазах.

А потом Камачо пришлось меня целовать, как он и говорил «чтобы нас не услышали». Мы летели, высоко-высоко, обнимаясь телами, невесомые и горящие вместе, под еле слышный, все ускоряющийся скрип кровати. И целовались, чтобы не кричать. Отличный способ, только немного болят губы, когда все полыхает, пронизывает до звона в ушах.

А потом, когда приятная нега только-только начала овладевать моим телом, вдруг стало остро больно. Раз, два, три. Влажно, туго, он входил, врезался. Я хотела возмутиться, но боль вдруг ушла так же внезапно, как и появилась. Камачо сдвинулся, качнувшись телом в кровать куда-то рядом с моим бедром и замирая, напряженно каменный, слабо подрагивающий. Сгребающий меня руками и прижимающий что есть сил. В битве отчаянного поцелуя, вцепляясь пальцами в мужские плечи и прислушиваясь к затухающей боли, я поняла, что вот сейчас, ничего не объявляя официально, на простой железной кровати академического кампуса, по собственному желанию я стала девушкой Камачо. Минут десять, если не больше, мы молчали. То смотрели друг на друга, то осторожно касались, поглаживая пальцами лоб, подбородок, губы, грудь. Одинаково восхищенно.

И оба расстроились, когда нас прервал громкий стук в дверь.

— Камачо!

— Нас, то есть меня — нет в комнате, — одними губами проникновенно сообщил мне Рай и широко улыбнулся.

А и правда, затаимся и все. Не будут же в дверь ломиться. А войти в комнату можно только с "открывающей" именной руной.