Отброшенные в Африку

Я спустил под пайолы треть бака, оставив достаточное количество чистого топлива, чтобы дойти до порта. Потом с помощью гвинейского механика – уже не помню, как и с помощью каких команд – заменил 6 штук плунжерных пар, запустил двигатель и улетел в беспамятство прямо в машинном отделении.

Очнулся уже на диване в кубрике, с компрессом из уксуса на голове и горячим песком на ухе. За мной ухаживал кэп, только горячий песок на ухе делал бесполезным охлаждающий компресс на голове. Температура была уже под 40. Кэп сказал, что мы дошли, только главный движок опять заглох, причем прямо на швартовке, так что кораблик пришлось подтягивать к причалу руками.

И индусы, сказал кэп, уже загрузили пароход и требуют отхода в Бату, потому что деньги капают. Что будем делать? Я спросил, привезли ли топливо, на старом с водой мы далеко не уйдем, а поскольку причину поломки не знаем, то нужно брать из другого танка, чистого. Топливо залили, сказал капитан, а насчет того, чтобы отправить меня в больницу индусы и слушать не хотят.

Правда, они привези какого-то врача, который вколол мне обезболивающее и все недоумевал, как и где можно простудить ухо при такой жаре?

Я кое-как спустился в машину и осмотрел двигатель. Остаточная вода в топливопроводах заклинила две плунжерные пары насоса, который нам с гвинейцем и предстояло перебрать. Второй механик совсем отошел от дел, заявив, что по приходу в Бату ни секунды не останется на борту и чтобы мы отстали от него со своими ремонтами.

Ну что же, значит, буду полагаться на гвинейца. Немного погодя капитан тоже спустился в машину с вентилятором в руках, и мне стало получше. А еще через час, прокашлявшись, главный мотор заурчал привычным рокочущим голосом, и все мы испытали большое облегчение.

Вот только ухо мое все стреляло и болело. Мне было совсем плохо, хотелось спать, и я с трудом дополз на карачках до дивана.

Мы все-таки ушли и благополучно пришли в Бату, и доктор Хустино, директор госпиталя забрал меня на своей маленькой машине «Сеат Панда». В лаборатории подтвердили диагноз: малярия 3 креста, максимум.

Все это я узнал на вторые сутки, когда оклемался после кучи капельниц и увидел над собой черное лицо. На приличном русском языке с использованием родных оборотов лицо произнесло что-то вроде «…твою мать, наконец-то очнулся, з….л ты тут всех»

Это доктор Хустино, или, как мы его называли, Хустиныч практиковался в употреблении крылатых фраз и выражений, накрепко усвоенных за годы учебы в медицинском институте в городе Волгограде, Советский Союз.

Пока мы с Хустинычем героически отбивали первую и, как оказалось, самую яростную атаку малярии, кэп постарался максимально оперативно исполнить пожелания последних заскучавших по домашнему уюту. Ребята и так долго продержались, понятно, что не каждый мог и хотел остаться и продолжать играть с судьбой.

В общем, большой босс отблагодарил отъезжающих, и они, довольные, исчезли за африканским горизонтом.

А вот кэп, чувствовалось, затосковал. И оттого, наверное, стал все сильнее закручивать гайки в общении с гвинейскими членами команды, которые учились у нас как собственно морскому делу, так и дисциплине. Какая-то горечь и обреченность появилась в его манере. Мне даже показалось, что отеческая забота обо мне пока я болел, была результатом принятого решения расстаться с сыном, который уже конкретно достал кэпа своим нытьем.

Видать, не оправдал пацан отцовских надежд. Да, испытание было не из простых. Но только то, что для нас с кэпом было интересно и естественно, для других было за пределами понимания.

А мы чувствовали гордость за выдержанные шторма, за наши обеды по пояс в соленой воде, за смывания за борт и возвращения с того света по веревке, за нервы и шепот заклинаний над моторами – чтобы выдержали нагрузки в самые ответственные моменты. Нам оказались нипочем неустроенный быт, ругань с портовыми агентами из-за беспредельных перегрузов и последующих бессонных ночных переходов в ожидании тропического шторма – скоротечного и жестокого, могущего стать последним в судьбе пароходика и всех нас.

Все это и многое другое уже перемололось в воспоминания. Но спокойного будущего по-прежнему не предвиделось.

В одном из рейсов, которые мы делали с еще не очень обученным, но старательным благодаря строгости кэпа экипажем, мы, проскочив все опасные районы на маршруте, уже расслабились. Сидя за штурвалом, я смотрел вперед по курсу, выискивая поворотный маяк – признак скорой передышки.

Услышав бурчание кэпа, я подумал, что он делает кому-то очередной втык, но ошибся. Сначала я не понял, что он хотел сказать словами «не прощу себе потом всю оставшуюся», но тут кэп зло рявкнул «Поворачивай назад!» и протянул мне бинокль.

Да, то что я увидел было очень плохо. На океане шла приливная волна. На большом расстоянии от берега она пологая и неопасная, но с приближением к прибрежной рифовой черте она набирает силу и высоту и пенными бурунами начинает атаковать любую помеху на пути к песчаному пляжу.