В комнатe было уже довольно свeтло. Мои часики остановились. Должно-быть -- пять, половина шестого. Феликс спал , завернувшись в пуховик , спиной ко мнe, я видeл только его макушку. Странное пробужденiе, странный разсвeт . Я вспомнил наш разговор , вспомнил , что мнe не удалось его убeдить, -- и новая, занимательнeйшая мысль овладeла мной. Читатель, я чувствовал себя по-дeтски свeжим послe недолгаго сна, душа моя была как -бы промыта, мнe в концe концов шел всего только тридцать шестой год , щедрый остаток жизни мог быть посвящен кое-чему другому, нежели мерзкой мечтe. В самом дeлe, -- какая занимательная, какая новая и прекрасная мысль, -- воспользоваться совeтом судьбы, и вот сейчас , сiю минуту, уйти из этой комнаты, навсегда покинуть, навсегда забыть моего двойника, да может быть он и вовсе непохож на меня, -- я видeл только макушку, он крeпко спал , повернувшись ко мнe спиной. Как отрок послe одинокой схватки стыднаго порока с необыкновенной силой и ясностью говорит себe: кончено, больше никогда, с этой минуты чистота, счастье чистоты, -так и я, высказав вчера все, все уже вперед испытав , измучившись и насладившись в полной {95} мeрe, был суевeрно готов отказаться навсегда от соблазна. Все стало так просто: на сосeдней кровати спал случайно пригрeтый мною бродяга, его пыльные бeдные башмаки, носками внутрь, стояли на полу, и с пролетарской аккуратностью было сложено на стулe его платье. Что я собственно дeлал в этом номерe провинцiальной гостиницы, какой смысл был дальше оставаться тут ? И этот трезвый, тяжелый запах чужого пота, это блeдносeрое небо в окнe, большая черная муха, сидeвшая на графинe, -- все говорило мнe: уйди, встань и уйди.
Я спустил ноги на завернувшiйся коврик , зачесал карманным гребешком волосы с висков назад , безшумно прошел по комнатe, надeл пиджак , пальто, шляпу, подхватил чемодан и вышел , неслышно прикрыв за собою дверь. Думаю, что если бы даже я и взглянул невзначай на лицо моего спящаго двойника, то я бы все-таки ушел , -- но я и не почувствовал побужденiя взглянуть, -- как тот же отрок , только-что мною помянутый, уже утром не удостаивает взглядом обольстительную фотографiю, которой ночью упивался.
Быстрым шагом , испытывая легкое головокруженiе, я спустился по лeстницe, заплатил за комнату и, провожаемый сонным взглядом лакея, вышел на улицу. Через полчаса я уже сидeл в вагонe, веселила душу коньячная отрыжка, а в уголках рта остались соленые слeды яичницы, торопливо с eденной в вокзальном буфетe. Так на низкой пищеводной нотe кончается эта смутная глава. {96}
ЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧ
ГЛАВА VI.
Небытiе Божье доказывается просто. Невозможно допустить, напримeр , что нeкiй серьезный Сый, всемогущiй и всемудрый, занимался бы таким пустым дeлом , как игра в человeчки, -- да притом -- и это, может быть, самое несуразное -- ограничивая свою игру пошлeйшими законами механики, химiи, математики, -- и никогда -- замeтьте, никогда! -- не показывая своего лица, а развe только исподтишка, обиняками, по-воровски -- какiя уж тут откровенiя! -- высказывая спорныя истины из -за спины нeжнаго истерика. Все это божественное является, полагаю я, великой мистификацiей, в которой разумeется уж отнюдь неповинны попы: они сами -- ея жертвы. Идею Бога изобрeл в утро мiра талантливый шелопай, -- как то слишком отдает человeчиной эта самая идея, чтобы можно было вeрить в ея лазурное происхожденiе, -- но это не значит , что она порождена невeжеством , -шелопай мой знал толк в горних дeлах -- и право не знаю, какой варiант небес мудрeе: -- ослeпительный плеск многоочитых ангелов или кривое зеркало, в которое уходит , безконечно уменьшаясь, самодовольный профессор физики. Я не могу, не хочу в Бога вeрить, еще и потому, что сказка о нем -- не моя, чужая, всеобщая сказка, -- она пропитана неблаговонными испаренiями миллiонов других людских душ , повертeвшихся в мiрe и лопнувших ; в ней кишат древнiе страхи, в ней звучат , мeшаясь и стараясь друг друга перекричать, неисчислимые голоса, в ней -- глубокая одышка органа, рев дьякона, {97} рулады кантора, негритянскiй вой, пафос рeчистаго пастора, гонги, громы, клокотанiе кликуш , в ней просвeчивают блeдныя страницы всeх философiй, как пeна давно разбившихся волн , она мнe чужда и противна, и совершенно ненужна.