Отчаянный корпус

— По всему вышло, что с молоком ведьмы этот кадет впитал в себя нечто бесовское, которое время от времени проявлялось. Тогда случались презабавные вещи. Запоет, скажем, песню, а бесенок, который в нем сидит, начнет подтягивать вторым голосом, и ладно у них выходит. Зато если молитву петь или из Священного Писания читать, лад куда-то уходит, один скрип получается.

Нашему кадету в том особого убытка не выходило, потому как корпусной батюшка был добрый, ему хоть пой, хоть скрипи, все одно. Зато физик с математиком им не нахвалятся, выставляют наивысшие баллы. А чего не выставлять, если он со своим бесенком мог часами разговаривать? Так и уроки стал учить — одним голосом за учителя спрашивает, а другим сам отвечает. Если вызовут, себе же и подсказывает, а понадобится, и соседа выручит: станет с ним рядом у доски и за него ответит. Ему-то что, разве жалко, если бесенок резвится?

А то еще петь начнут. Он баритоном, бесенок тенорком, и так у них ладно получалось, что из других возрастов приходили слушать. Однажды только казус вышел. Наш кадет вдруг затянул: «Да исправится молитва моя», а бесенок поперхнулся и замолчал. Насчет молитвы у них никакого согласия не выходило. Зато если посадят его в карцер, начинают так петь, что половина корпуса сбегается. У них для полного благозвучия откуда-то еще один подголосок появлялся и кажется, что в карцере много народа сидит. Прибегут дядьки, воспитатели, а наш кадет их как ни в чем не бывало спрашивает: «Что прикажете, господа?» И уже другим голосом кричит: «Это не он, это мы кричали». Всех с толку собьет…

— А что с ним стало? — не выдержали слушатели, но ответа на свой вопрос не дождались, ибо в спальню снова вошел Снегирь.

— Вам что, не спится? — спросил он у сгрудившихся кадет и, получив утвердительный ответ, скомандовал подъем. — Не желаете валяться, так извольте прогуляться, — изрек он очередную сентенцию и вывел отделение во двор.

Погода была скверная, почти целый день сеял надоедливый дождь, весь двор был в лужах. А Снегиреву хоть бы что — скомандовал «Бегом марш!» и заставил сделать добрый круг. Затем остановил отделение перед большой лужей и после короткой нравоучительной проповеди о необходимости неуклонного соблюдения распорядка дня скомандовал: «Шаг вперед, марш!» Кадеты напрягли силенки и перешагнули через лужу. Снегирева это не устроило, он усмехнулся и скомандовал сделать полшага назад. Отделение перешагнуло лужу в обратном направлении. Последовала уточненная команда, по всему выходило, что поручик вознамерился загнать отделение в лужу.

— Второе крещение Руси… — донеслось из строя.

— Кто сказал?

Ну да, захотела птичка зернышка, да не тут-то было.

— Кто сказал?.. Будете стоять до тех пор, пока не признаетесь…

Последовало минутное молчание, и Петя, припомнив сказки старого майора, прошептал:

— Придется признаваться, он ведь как Негус — хочет теплой крови.

А Снегирев вдруг и услышал, но не все, а чего не услышал, домыслил и отнес на свой счет.

— Я сейчас вам покажу Снегуса…

В строю раздались смешки, что особенно возмутило поручика.

— Прекратить! Тихонов, выйти из строя!

Это у него вошло в привычку — чуть что, сразу Тихонов. Петя сделал несколько шагов вперед и не удержался от маленькой мести: на последнем шаге выразил строевое усердие и так стукнул ногой по луже, что окатил поручика грязью чуть ли не до пояса. У того даже голос отнялся от возмущения.

— В карцер! — пропищал он.

— Надолго ли? — поинтересовался Петя.

— Навсегда…

Карцер для Пети — привычное место. Сиди, думай, а хочешь, сочиняй разные истории или стихи. Затворничество этому содействовало, все стены сего угрюмого заведения были заполнены пометками страдальцев. Сначала с ними боролись: забеливали, тогда их стали выцарапывать, и начальство во избежание серьезной порчи стен перестало обращать внимание на подписи. Петя как завсегдатай этого места был хорошо знаком с творчеством узников.

Сюда попал по воле рока
За то, что спал в конце урока.

Ну, это старая запись, она еле-еле проглядывает через побелку.

Отворите мне темницу,
И подать сюда девицу!

Это вольное переложение Лермонтова принадлежало возмужавшему старшекласснику. Петя помнил, что просьбу его не уважили и после выпуска сослали в такую глушь, где женщин не видали со времен Адама.

На двери нацарапано намертво:

Томлюсь, грущу, вздыхаю
И лето вспоминаю…

«Тоже мне лирик», — поморщился Петя. А вот целая поэма:

По воле провидения,
Чтоб не болтался зря,
В сие влип заведение
К началу октября.
Кутузка препоганая,
Скамейка, стол стоит,
И шельма бородатая
У двери сторожит.