Отче наш

Но сейчас Татьяна Ивановна, вспомнив Николая — живого, с этой нежной, любящей улыбкой — застывает над сундуком с густо-красным платьем в руках… Да, да, Николай, ты очень любил меня. А я вот хочу сейчас это платье надеть, чтобы пойти в клуб, где веселятся люди. Зачем? Не знаю… Может быть, просто потому хочется пойти, что грустно коротать эти длинные вечера одной. Все праздники так: за окном поют, смеются веселые люди, словно забот у них нет, а я — одна, сижу у окошка, смотрю на чужое счастье и с такой щемящей болью думаю о тебе! И злюсь, даже готова отшлепать ребятишек, если меня чем-нибудь растревожат… Ты думаешь, я могу изменить тебе в сердце, если пойду в клуб? Так думаешь? Что ж, я не пойду… Конечно, я не пойду туда, мне уже просто не хочется.

Татьяна Ивановна кладет памятное платье поверх других, захлопывает сундук и встает, задумчиво посматривая в окно.

— Мама, ну что он мешает? — доносится плаксивый голос одной из дочерей-близнецов, Зои.

Татьяна Ивановна оборачивается. Ее любимец, Мишенька, замер в воинственной позе перед девочками, разложившими в углу свое кукольное хозяйство.

— Миша, перестань, — устало говорит Татьяна Ивановна, потом переводит взгляд на настенные часы и вздрагивает: без пятнадцати минут девять…

«Надо собираться! — торопливо решает она, стараясь не думать о своем недавнем мысленном разговоре с Николаем. — Нехорошо получится, если не пойду».

Она бросается к сундуку, выхватывает оттуда платье, берет уже изрядно перегревшийся утюг и начинает спешно разглаживать слежавшийся материал.

— Мама! Опять он…

— Отстаньте вы от меня! — сердито отмахивается Татьяна Ивановна. — Миша, перестань! Иначе пойдешь в угол…

Мишенька скучающе проходит по комнате, стоит с минуту возле матери, наблюдая за ее торопливыми движениями и снова направляется к сестрам. Но тут же оборачивается, восхищенно смотрит на мать, которая уже оделась и стоит перед зеркалом. И она с мгновенной гордостью воспринимает этот взгляд сына, зная: да, в этом платье она кажется Мишеньке необычно нарядной. Он ведь ни разу не видел ее в нем.

— Мама! А с кем ты пойдешь в клуб? — неожиданно спрашивает он.

Татьяна Ивановна изумленно смотрит на сына. Откуда ему известно, что она идет в клуб? И почему он задал ей такой вопрос? С кем?

— А что, Мишенька?

— Так…

Глазенки скучные, строгие.

— А тебе не хочется, чтобы я уходила? — ласково спрашивает мать.

Миша кивает головой, но, подумав, заявляет:

— Если дядя Степан… То с ним можно. Он у нас вместо папы будет…

Испуганно застывают девочки-близнецы, метнув на мать быстрые взгляды. Татьяна Ивановна устало опускается на стул. Опять тень Николая мелькает у нее перед глазами, и она окликает малыша:

— Иди сюда.

Поглаживая волнистые мягкие волосы доверчиво прильнувшего к коленке сына, тихо говорит:

— Значит, хочешь, чтобы я в клуб пошла с дядей Степой?

Миша коротко кивает головой: хочу…

— А вместо папы… Нет, Мишенька, вместо папы никто у нас не может быть. Папа сам по себе, а дядя Степа — это дядя Степа, понял?

— А вместо кого будет дядя Степа?

— Глупый ты, — грустно смеется Татьяна Ивановна. — Он просто человек: как же он будет вместо кого-то? Он будет сам за себя…

И быстро поглядывает на часы: десятый час, восемь минут… Устало усмехается — торопиться теперь некуда. Значит, так и нужно было…

Татьяна Ивановна отводит голову сына, встает и начинает снимать с себя платье.

— Ты другое наденешь? — спрашивает Миша.

— Я не пойду никуда, сынок, — говорит она.

— А как же дядя Степа? Он один будет в клубе, да?

Татьяна Ивановна невесело улыбается.

— Один, конечно… Или еще с кем-то… Все равно, сынок, это для нас.

Степану даже в общежитие не пришлось зайти. Прямо с шахты он заторопился в клуб. Опоздать можно было бы, если бы их сатирическая сценка не шла б первом отделении.

И тут Степан вспомнил о Татьяне Ивановне, о ее малышах. Пришла ли она? Надо сказать Кузьме Мякишеву или Лене Кораблеву, чтобы позаботились о ребятах и женщине, пока он будет занят на сцене.

Степан бросается в фойе, разыскивает Веру.

— Послали кого-нибудь за Татьяной Ивановной? — спрашивает он.

— Ну просто некому сходить, — отвечает Вера. — Мне надо Андрея вашего ждать, девчат послать — уже второй звонок был… И нам она нужна, Татьяна-то Ивановна. Шахтком подарок ей праздничный подготовил, неплохо бы здесь и вручить. Подождем, может быть, сама надумает прийти?

Загримировавшись, Степан бросается к кулисам, ищет дырочку в плотной, тяжелой материи и разглядывает зал.

Татьяна Ивановна, конечно, не пришла. Не видит ее Степан, сколько ни смотрит в зал. Нехорошо. Жаль, что нет ее. Отдохнула бы здесь от забот повседневных.

«А-а! Пусть в поселке говорят, что хотят, а кончится выступление — сразу же к ней. Хоть на второе отделение успеет».

И еще гремят аплодисменты, требуя выхода Игнашова — попа, а он уже торопливо сбрасывает с себя шуршащие поповские одежды, срывает бороду, усы, на ходу стирая краски грима полотенцем. Выбегая из гримерской, чуть не сталкивается с Сойченко, тот окликает его, но Степан, обычно такой уравновешенный, машет рукой:

— Я сейчас, сейчас…