Отче наш

Эта мысль приходит в голову случайно. Слышала Лушка, что вроде бы у сектантов блуд под запретом находится. Остро блеснул взгляд сестры Ирины, устремленный на улыбающегося брата во Христе.

— Так, — хмуро кивает она и поднимает глаза к полатям: — Спи, Лукерья, сами разберемся. Идем, брат, откроем друг другу души, очистимся молитвой от помыслов греховных, бесовских… Идем, идем!

Пропустив в спальню брата Ивана, щелкает выключателем и плотно прикрывает за собою дверь. Там сразу же слышатся громкие голоса, но слов Лушка, как ни прислушивается, не может понять.

«И вправду у них за это строго, — с удовлетворением размышляет она. — Не зря и Филарет скрывает, что я ему уже почти что жена. Ждет, когда можно будет с этой монголкой своей разделаться, чтоб шуму не было».

Голоса в спальной комнате делаются тише, там гаснет полоска яркого света, и Лушка догадывается, что теперь сестра Ирина зажгла ночной свет, как иногда она делает, когда молится одна или с Филаретом.

Лушку охватывает любопытство: как и в чем будет каяться этот вислогубый брат Иван? И как станет открывать душу сестра Ирина? Прислушавшись, Лушка осторожно сползает с полатей на голбец, оттуда — на пол. Дверь в спальную не скрипит. Это Лушке известно. Можно чуточку приоткрыть ее и послушать покаяния брата и сестры во Христе.

Лушка тихо нажимает на дверь, ощупью проверяет, много ли она приоткрылась… Странно: свет в комнате вообще не горит. До слуха доносится прерывистый шепот, шумное дыхание.

— С молодой-то что — интересней? — с расстановкой шепчет сестра Ирина.

— Ладно тебе… — слышится в ответ недовольный торопливый шепот брата во Христе.

И Лушка все понимает.

Утром сестра Ирина выходит из спальни осунувшаяся, но с прежним ласковым взглядом. Она приветливо кивает занятой у печи Лушке:

— Здравствуй, сестра…

«Ишь ты, уже и сестрой я стала, — неприязненно косится Лушка, молчаливым кивком ответив на душевное приветствие сестры Ирины. — Этот вислогубый-то братец так всю ночь и спал в твоей комнате. Сейчас начнет глаза замазывать, почему он там остался…»

И действительно, сестра Ирина со вздохом говорит:

— Замерз, видно, наш брат Иван здесь на полу. Проснулась я с рассветом, а он сжался, лежит, ноги к голове подтянул. Да оно и ясно: осень на дворе, а истопили вчера плохо. Разбудила я его, отдала койку свою, а сама на полу в спаленке прикорнула.

Лушка, не удержавшись, дерзко смотрит в глаза сестры Ирины: зачем мне-то врешь? И та невольно отводит взгляд.

— Что же я стою, руки сложила? — встревоженно говорит она. — Воды-то ты еще не принесла? Давай, я схожу…

Она дважды сходила к водоразборной колонке за водой, вынесла корм свиньям, набросала курам зерна. Лицо ее, раскрасневшееся от легкого морозца, было однако по-прежнему пасмурным и задумчивым.

Наконец сестра Ирина на что-то решается. Она пристально смотрит на Лушку, занятую чисткой картофеля, и тихо окликает ее:

— Идем-ка на крылечко, сказать тебе кое-что надо…

В сенцах оборачивается, лицо ее оказывается в тени, и Лушка слышит негромкий подрагивающий голос:

— Ты, Лушенька… на брата-то Ивана не таи зла в сердце, один-одинешенек он, без бабы живет, ну и подговорил его бес-то к тебе сунуться. Ты уж молчи об этом, да и… обо всем другом молчи, что видела и знаешь, лучше будет так-то. Пользы от того, что расскажешь, ни тебе, ни другим…

Лушка молчит, поглядывая поверх головы сестры Ирины в раскрытую дверь сеней на чмокающих у корыта свиней.

— Слышишь, Лушенька? — спрашивает сестра Ирина.

— Слышу, — буркает Лушка. — Но пусть этот вислогубый наперед знает: полезет еще — что под руку подвернется, тем и хряпну. В ваши дела я не лезу, за них вы сами отвечаете, а за себя всегда постою…

— Ох-хо-хо, доченька, — коротко смеется сестра Ирина. — Не будь строга к людям, будь к себе безжалостна! Мужицкая-то ласка проходчива. Нам, женщинам, большого вреда от нее нет. А ему, мужику, — это в радость в горестные минуты. Памятуй всегда, что заботиться не о теле надо, а о душе, которая одна и нужна от нас, странников грешных, всевышнему…

— Не так сказано в священном писании, сами же читали, — сжимает в усмешке полные губы Лушка. — И Филарет не так говорил…

— Святой он, что ли, твой Филарет? — взрывается сестра Ирина. — Небось, не о душе твоей помышлял, когда за тебя цапался! Или я его хуже тебя знаю? Ладно, — уже спокойнее говорит она. — Слова и дела твои — в твоей воле… Но не забудь и о том, что нет иных путей у тебя, как жить в ладу с братьями и сестрами нашей общины. Мне злоязычного человека в доме не надо. Вот и выбирай…

Она кивает головой, проходит в дверь мимо Лушки, спокойная, уверенная в себе. Да, она здесь хозяйка. А Лушка живет на птичьих правах. Возвращаться домой? Нет, об этом нечего и думать. Филарет вернулся — снова пришлось скрываться. Ждут, конечно, и ее.