Отче наш

Лушка выходит на крыльцо и, поеживаясь, стоит там, наблюдая за кудахтающим и повизгивающим хозяйством сестры Ирины. Холодно… В такую пору даже зверье устраивает себе разные берлоги, норы и зимовья, а человеку и подавно нужно подумать о надвигающейся зиме. Видно, надо покориться сестре Ирине, не так уж многого она и требует.

Сестра Ирина выходит на крыльцо, неся ведро с помоями.

— Давайте, унесу, — говорит Лушка и, принимая ведро, буркает: — Ладно, ни о чем я никому не скажу, не мое это дело.

— Ну вот, я же знала, что ты поймешь! — ласково кивает сестра Ирина и бросает вдогонку: — Я в магазин! Ты разбуди брата Ивана, пусть встает, день уже на дворе-то.

Лушку передергивает, едва она мгновенно представляет, как станет будить того брыластого, но, помедлив, хмуро кивает сестре Ирине:

— Ладно, разбужу.

Сестра Ирина уходит. Лушка задумчиво стоит на крыльце, смотрит бессмысленно на захлопнувшиеся за сестрой Ириной ворота. Первая крупная неприятность здесь, в Корпино, действует на нее очень болезненно. Неожиданно в сознание вползает раскаянная мысль: зачем она здесь, к чему ей все эти люди — сестра Ирина, брат из Шумихи, другие сектанты? А Филарет… Да, только от него ждет она чего-то необычного, успокаивающего, но сейчас и это ожидание притупилось: не приходит Филарет, занятый только своими делами.

И вдруг возникло резкое желание — не медля ни минуты, сейчас же убежать из этого негостеприимного теперь дома, сесть на автобус и — к своим! К маме, к ребятам, к привычному домашнему окружению… Неужели не ждут ее они? И Вера с Кораблевым вспомнились. Интересно, что они там, в Корпино, рассказали, когда вернулись? Да, а Василька нет…

И опять горестно сдавливает сердце, и Лушка безвольно опускается на ступеньку, склонив голову и закрыв глаза.

Она слышит за спиной сухой кашель и вздрагивает. В дверях стоит в майке и трусах опухший после сна брат из Шумихи. Он почесывает волосатую грудь, широко и сладко зевает.

— Где Ирина-то?

— В магазин ушла, — вскакивает Лушка. — Вы умывайтесь, я сейчас на стол буду готовить.

Брат Иван подозрительно и остро смотрит на нее, потом усмехается:

— Ну, ну, давай… — помедлив, добавляет: — Дура ты была ночью-то, поняла?

Она не отвечает, молча проходит мимо него, сдерживая в себе желание надерзить ему.

«Не надо, не надо! — успокаивает себя. — Он же сегодня или завтра уедет, и все пойдет у нас в доме снова тихо и спокойно…»

И сквозь пофыркивание брата Ивана у умывальника улавливает, как стучит калитка. Это, наверное, возвращается сестра Ирина. Почему-то именно в этот момент Лушка вдруг думает:

«Может, все уже тихо у нас, закончили следствие? Ведь если бы обвинили меня, то все равно нашли бы. Хотя… Найти трудно. После приезда тех, агитаторов с шахты, с неделю дневала и ночевала в темной каморке у какого-то подслеповатого старичка. Лишь потом разрешили сюда вернуться…»

И когда сестра Ирина окликает ее, она смиренно подходит к хозяйке.

— Слушаю…

— Давай-ка, собирай на стол. Проводим брата Ивана да примемся-ка опять за евангелие…

У этого же подслеповатого старичка Власа жил и Апполинарий Ястребов. Они сразу же понравились друг другу, по каким-то неуловимым признакам поняв, что их объединяет что-то общее. При Филарете оба мужчины вели степенные целомудренные разговоры о священном писании, стараясь блеснуть перед пресвитером своими познаниями.

Но вот Филарет ушел. Апполинарий, словно сразу сбросив груз с себя, встал и легко, свободно заходил по комнате, разглядывая немудрую обстановку холостяцкого жилья Власа.

— Эх, а скучно у вас, наверное, вечерами, когда вместе на моления не собираетесь, а? — вприщур глядя на улыбающегося Власа, говорит Апполинарий.

— А это — как понимать, — все так же улыбаясь, отвечает тот. — Народ у нас разный, каждому занятие находится по душе. Иной считает, что не грех в такую слякотную погодку и стаканчик доброго вина опрокинуть, иной принимается за священное писание, а кое-кто…

— Минуточку внимания! — торопливо прерывает Апполинарий. — А разве это… стаканчики-то… Вроде не дозволяется в секте?

— Эх-хе-хе! — кривится Влас. — Грехов у нас у всех предостаточно, и если добавится еще один — не велик убыток будет для души.

— Оно верно, — охотно соглашается Ястребов. — Да только…

— Чего в прятки-то играть? — перебивает Влас и встает. — Все надо делать умеючи. Шум-то в любом таком деле вреден.

Он подходит к двери, закрывает ее на крючок, опускает на окнах плотные занавески, идет в чуланчик и возвращается оттуда с бутылкой вина.

— Ай да Влас! — бросается к нему Ястребов, но тот строго останавливает:

— Не шуми… За ради встречи и знакомства нашего только и позволяю…

В следующие дни этот тост неизменно возобновлялся, и через неделю Влас и Апполинарий настолько крепко сжились, что даже в магазин ходили всегда вместе.

В один из вечеров подвыпивший Влас с укором сказал Ястребову: