Отче наш

— Постой-ка, — останавливает ее та. — Нужно ли тебе это? Что там хорошего найдешь? Ты вдумайся, вдумайся! Не я тебе советую — твой голос души должен подсказать, что затея твоя — не из добрых побуждений…

— А-а, ладно! — машет рукой Лушка, внезапно возмущаясь прилипчивой опекой сестры Ирины. — Уже и шагу ступить я не могу сама?

— Не можешь! — твердо произносит сестра Ирина и встает. — За душу твою кто ответит перед господом? Удержать от греха тебя — разве это не добро? Не забывай, что брат Филарет строго спросит и с тебя, и с меня, что попустительствую греху твоему.

— Сама отчитаюсь, — буркает обозленная Лушка и торопливо выскакивает на крыльцо, подумав: «Тоже мне — охранница… Надо сказать Филарету, чтобы не привязывалась ко мне».

Она долго ходит по улицам, ласково отвечая на улыбки встречных, останавливаясь, разглядывая афиши, и уже шагает было в фойе кинотеатра, но вспоминает, что денег нет ни копейки. Пришлось возвращаться, досадуя на свое безденежье и скупость Филарета, к чистенькому домику сестры Ирины. Да и холод начинает пробирать одетую в легкий пиджачок Лушку.

Легко взбегает она на крыльцо и замирает: на двери висит замок. Лушка чувствует себя сейчас, после этой вольной прогулки, несколько виновато перед сестрой Ириной. Раскаиваясь в своей горячности, терпеливо ожидает хозяйку, сидя на крыльце и зябко кутая полами пиджачка руки. Так сидит она долго, но сестры Ирины все нет. Вскоре холод выводит девушку из терпения, и она пытается согреться, быстро прохаживаясь от ворот до крыльца. Приятная теплота, разливаясь по телу, успокаивает ее, и Лушка снова усаживается на ступеньку крыльца, ожидая, что хозяйка придет вот-вот, и будет стыдно, если она застанет Лушку за разминкой.

Темнеет по-осеннему быстро. Присидевшись, Лушка начинает мерзнуть еще сильнее, чем до разминки, и, озлившись, решает не сходить с места до тех пор, пока не вернется сестра Ирина. Она уже догадывается, что хозяйка исчезла неизвестно куда совсем не случайно, и решает, что обязательно расскажет обо всем Филарету, которого, как видела Лушка, сестра Ирина побаивается.

Чувствуя подступающий озноб, Лушка идет в полутьме к сараю. Но он оказывается закрытым на замок.

Все предусмотрела ласковая сестра Ирина, и теперь остается только терпеливо ждать ее, когда бы она ни пришла.

Ворота стукают в полной темноте, когда Лушка, окоченев совершенно, уже и холода, казалось, не ощущает. Но едва пытается вскочить — ноги не слушаются ее.

— Давно пришла? — окликает сестра Ирина в темноте ровным, спокойным голосом. — Ключ, наверное, не нашла? Вот он лежит, за ставнем…

От обиды Лушка едва не плачет, но лишь молча проскальзывает в дверь, скидывает у порога туфли и, не раздеваясь, лезет на полати.

— Кушать-то будешь? — спрашивает сестра Ирина.

— Нет, — тихо откликается Лушка, стиснув зубы оттого, что в тепле ноги покалывает от прилива крови.

К утру у нее поднимается жар, но Лушка ни словом не говорит об этом рано поднявшейся сестре Ирине. Она лежит, временами засыпая или впадая в смутное забытье, улавливая изредка, как бренчит где-то внизу тазами, тарелками, чашками сестра Ирина, и даже не зная, окликала та ее завтракать или обедать…

Ей было все равно, когда с краю полатей появляется голова встревоженной сестры Ирины. Хозяйка дотрагивается ледяной рукой до ее головы, исчезает, потом появляется снова с таблетками и кружкой воды.

— Вот наказанье-то господне, — сокрушается она, впихивая в рот Лушке сразу несколько таблеток и поднося к ее губам кружку с водой. — Не послушалась меня, пошла бродить, вот и схватила где-то простуду. За упрямство господь наказывает тебя, милая, не иначе.

Лушке безразлично, что делает и говорит около нее хозяйка. Она снова дремлет, просыпается, видит какие-то причудливые сны, смешивая их с теми мгновениями, когда не спит, и оттого ей кажется, что вокруг нее наяву идет странная, полная невероятных событий, жизнь. Изредка в этой жизни появляется с таблетками сестра Ирина.

Потом наступает долгая тишина, и Лушка, уже в перелом болезни, вяло и лениво решает, что теперь ночь. Она лежит с закрытыми глазами, потом снова задремывает, и теперь уже надолго.

Стоит светлый день, когда она просыпается. По тишине в комнатах понимает, что сестры Ирины дома нет. Лушка слезает с полатей, чувствуя легкое головокружение, подходит к окну. Часто-часто облетает мертвый лист с деревьев, и ветер подхватывает его, несет над землей далеко-далеко и потом, когда он падает на мерзлую грязь, долго гонит охапками в низины и рытвины. Оголились деревья, темная мокрота расплылась на штакетнике, проглядывавшем сквозь стылые плети покачивающихся акаций.

Неуютно, сыро, мозгло на улице. Лушка безо всякого интереса смотрит в окно, и в душе нет никаких желаний — так устала она от болезни. Взгляд падает на библию, и она листает ее, без большого любопытства читая грустные строки, повествующие о мученическом конце на кресте на горе Сионской Иисуса Христа… «…и воины, сплетши венец из терна, возложили ему на голову, и одели его в багряницу… И били его то ланитам…»