Отче наш

Лушка опять задумчиво смотрит в окно. Мучения Иисуса Христа сейчас почему-то очень понятны ей. Она с содроганием представляет себе, как врезаются в человеческий лоб Иисуса Христа острые шипы, и даже сама чувствует тихую боль на своих висках. Она читает дальше, улавливая в страданиях сына божия совсем человеческие, понятные ей, страдания, и от этого становится больно за безропотного мученика, принесшего себя в жертву неблагодарным людям.

В голову врываются слова псалмов и молитв, слышанных на молении и от сестры Ирины, мелькает искаженное судорогой лицо той молодой женщины, и Лушка вдруг решает, что во всем этом есть какая-то своя, особая правда, открывающаяся тем, кто, подобно истерически подергивающейся молодой женщине, истязает себя, ведя страстный открытый разговор с сыном человеческим, сыном божиим Иисусом Христом.

Слабость охватывает ее, и Лушка торопливо захлопывает книгу. В сером окне виден все тот же безрадостный листопад, а в комнате — тихо и тепло. Кажется, в мире только это и осталось — мелькание облетающих листьев с подрагивающих от ветра кустов, тишина в мертвенно безмолвной комнате со странным дневным освещением и она, Лушка, с равнодушными мыслями о бесполезности своих прежних метаний. В самом деле, зачем ссориться и злиться на сестру Ирину, если все идет в ее, Лушкиной, жизни так, как заранее предопределено?

«Как там дома сейчас?» — вздыхает Лушка, стараясь уйти от этого странно тоскливого ощущения. Сердце бьется живее: снова вспоминает она о Степане. Последнее время мысли о нем почему-то нет-нет да и всколыхнутся. Она устало гонит их — так далеко Степан ушел в прошлое. Но в сердце теплится надежда: не должен он забыть ее…

Лушка тихо бредет к полатям, устало опускается на лежанку, закрывает глаза, ощущая, как волнами ходят доски полатей, на которых лежит она, и, засыпая, чутко слушает все ту же настороженную тишину.

В следующие дни, чувствуя, что вот-вот должен приехать Филарет, они с сестрой Ириной разговаривают настороженно-вежливо. У каждого свой особый разговор к нему, и этот будущий разговор обе обдумывают сосредоточенно и молча.

Филарет появляется в полдень вместе с сестрой Ириной. Лушка подавленно усмехается: ему все известно в том виде, в каком хотела сестра Ирина.

— Нездоровится? — остро смотрит на Лушку Филарет и, когда она пробует отвести глаза, быстро и больно берет ее пальцами за подбородок. — Ну, ну, рассказывай, что ты тут поделывала? Я отлучился, а ты — на улицу, театры рассматривать?

В прищуренных глазах его недобро блестят — близко и ясно видимо — темные кружочки зрачков, и кожица возле глаз сетчато сжимается морщинками. Лушка жмурится, неожиданно подумав: «Стареет… Некрасив человек, если его близко рассматривать…»

— Запомни, Лукерья, — опускает руку Филарет, шагая к столу. — Нас, истинных сестер и братьев во Христе, сейчас еще мало, но мы сильны крепостью духа и ненавистью ко всему сатанинскому! И тяжкое бремя свое несем мы, не сетуя, не жалуясь, зная, что во имя любви к нам пролил святую, чистую кровь на Голгофе Иисус Христос… А ты? О душе своей мятущейся подумала ли? Не поздно ли будет вспоминать о праведном суде всевышнего тогда, когда поднимется меч карающий — разить людей, погрязших в пороках? Выдь-ка, сестра Ирина, — кивает он женщине, молча стоявшей рядом.

Лушка догадывается: сейчас он скажет что-то, касающееся ее лично.

— Дела твои плохи, — произносит Филарет, когда сестра Ирина выходит. — Ищут всюду. Скрыться без следа, затаиться надо тебе сейчас, а ты — прогулки устраиваешь. Разве зла тебе желает сестра Ирина или я?

Сообщение Филарета пугает ее. Она ждала, что со временем все утихнет, что след ее потеряется для всех, а, оказывается, положение стало еще хуже?

— Давай… уедем отсюда куда-нибудь, а? — робко говорит она. — Найдут ведь, у них люди для этого специальные есть.

— Не надо ехать, — мягко останавливает ее Филарет. — Спасение твое в одном: каждую свободную минуту познавай праведную жизнь Иисуса Христа — сына божьего, сына человеческого, и мы примем тебя к себе в сестры, сменим имя, чтобы грехи твои сатана искал на прежнем твоем обличье. А потеряет след сатана — и слуги его сатанинские в одежде милицейской будут в неведении.

Он шагает к ней и обнимает круглые Лушкины плечи.

— Ну, скучно без меня? — спрашивает тихо.

— Да… — устало склоняет голову Лушка.

— Ушлю я сейчас сестру Ирину куда-нибудь. Ты иди ложись пока на полати, вроде худо тебе от болезни стало… — и слегка отталкивает ее от себя, услышав громкий стук в сенцах. Это возвращается сестра Ирина.

Лушка послушно лезет на полати.

8

Первым об этом узнал вездесущий Мишенька. Он прибежал, запыхавшийся, из огорода и сообщил Татьяне Ивановне:

— Досок нам привезли. Хорошие новые!..

— Каких еще досок? — отмахивается мать. Она занялась сегодня стиркой, ей жарко в комнате, даже с сыном говорить не хочется.

— Хороших! — радостно смотрит на нее малыш. — Там, у огорода. Тот дядя Степан, который ходит к нам. И с ним еще два дяди. Велели тебя привести.