Отче наш

— Разве не нравится? — спрашивает сама, уже прикидывая, что если прийти вот так, вдвоем, сейчас к матери, то можно упросить ее, возьмет обратно Андрея. Совсем по-другому идет у них, Пименовых, жизнь в последние дни. Мать притихла, кричать на Любашу почти перестала. Ясно, что и ей, маме, уже все это надоело. Значит, дело за Андреем. Пусть попросит маму получше, а тут еще она, Любаша, свое решительное слово скажет — и все пойдет, как было. Вернется Андрей домой, и все встанет на свои места.

— Очень нравится, — так же шутливо отвечает он, догадываясь по голосу ее, что в доме что-то изменилось. — только вот вечером по поселку почему-то ходить не хочется.

Это уже врывается в шутку серьезное, и Любаша делает шаг по тропке. Потом еще и еще, и вот уже снова идут среди оголенных, застывших берез по ядовито-желтой облетевшей листве. Шуршат неторопливые шаги, Андрей ждет, что ответит Любаша.

Для нее же этот вопрос не имеет никакого значения, она уже решила, как быть Андрею, и ждет более определенное от него.

— Что же молчишь? — снова оборачивается она, вся лучистая, торжествующая, словно уже слышала от него просьбу: попросить мать, пусть примет его обратно…

— Но я же сказал… — хмурится Андрей, почему-то сознавая, что она радуется не тому, чему бы мог радоваться он. — Нам надо по-серьезному поговорить. Понимаешь, не могу я дальше так жить. Брошу все к черту и уеду!

— Чего тебе уезжать, — с улыбкой покачивает она головой. — Приходи и живи, места хватит. Только маму надо попросить, хо-орошенько попросить, понял?

— Как — попросить? — удивляется он и даже отступает назад. — Разве я сам ушел или… в чем-то виноват перед ней? Да и потом, Люба, к вам я жить не пойду…

Любаша все более растерянно смотрит на него. Вот оно что?! Он не хочет идти обратно?! Сейчас, когда мама вынуждена будет уступить им, когда она так послушна и согласна во всем с нею Любой?!

— Как хочешь, — холодно кивает она, отводя взгляд. — Но только и я от мамы не пойду, ты это знаешь…

Старое начиналось сызнова. Андрей морщится.

— Подумай, Люба. Нам с тобой, а не ей жить. Ей одной даже лучше будет.

— Лучше? — она насмешливо вскидывает глаза: — Интересно ты рассуждаешь. Дом, хозяйство огромное, маме будет лучше, если я уйду? Даже комнату подмести, если заболеет, некому будет…

— Видно, пустой разговор мы ведем, — морщится Андрей. — Пусть так остается, как есть.

И, круто повернувшись, шагает обратно по тропке к шоссе. Любаша растерянно смотрит ему вслед. Такого конца разговора она не ожидала.

25

Это решение пришло к Вере внезапно.

С Василием отношения были прежние — натянуто-холодные, официальные. Однако Вера знала, что первое же ее ласковое слово он воспримет, как попытку к примирению. А она этого не хотела. Не могла после того, как поняла, что не любит его.

«Переведусь на другую шахту», — подумала она, и эта мысль все более крепла. Жаль было лишь одного — бросать работу в атеистическом клубе, который — знала она — мог постепенно развалиться, если им не заниматься постоянно.

И все же надо было что-то делать. Но что, что?

В этот вечер вместе с лекторами в поселок пошел и Александр Владимирович Сойченко. Он идет рядом с Верой, расспрашивает ее о последних лекциях. Она отвечает неохотно, рассеянно, и ее замкнутость не укрывается от внимательного глаза Александра Владимировича.

— Что это ты, Вера, сегодня пасмурная? — вполголоса спрашивает он. Она не слышит, и он повторяет свой вопрос громче.

— Пасмурная? — вскидывает брови Вера. — Так просто… Настроение по погоде…

— Да, осень не очень-то балует нас в этом году… — оглядывается на покачивающиеся под ветром деревья Сойченко.

Вера, словно додумав что-то свое, тайное, перебивает его:

— Знаете, Александр Владимирович, я ведь думаю переходить на другую шахту.

Сказала это сразу, с присущей ей решительностью, и Сойченко понял, что слова ее выношены в неоднократных раздумьях. И все же он осторожно спрашивает:

— Серьезно?

— Вполне, — кивает Вера. — Не могу… на этой шахте дольше оставаться.

Теперь Сойченко искренне изумлен. При чем здесь шахта? Впрочем…

— С Василием не поладили? — спрашивает он. — То-то я и гляжу, что он худеет с каждым днем.

— Не то, — хмуро качает головой Вера. — Совсем не то. А рассказывать об этом… Вообще-то… Одним словом, зачем играть в загадки? Василия я не люблю.

Сойченко молчит. Что он может сказать Вере? Пожурить ее, напомнить о комсомольском долге и прочее? Ни к чему, не такой она человек, чтобы забыть о своих обязанностях.

Сойченко говорит:

— Жаль. Очень жаль с тобой расставаться. Атеисты могут разбрестись постепенно. Тут ведь нужен именно такой энергичный и заинтересованный человек, как ты… Обязать любого из коммунистов сможем, но сама понимаешь, что это даст?

То, что Сойченко сразу согласился на ее отъезд из поселка, задевает Веру. Она ждала, что он будет уговаривать ее. Но чтобы так вот просто и буднично сказать ей: езжай, раз тебе захотелось…

— Незаменимых людей нет, — хмуро откликается она. — Могу, конечно, еще зиму поработать в клубе, подготовить замену, если надо…