Отчий дом

Немногословные рассказы Евы о себе еще больше трогали Андрея, по уши втюрившегося в нее, как говорил Грицко Маслюченко. И любил он ее, полусироту, еще больше. И так хотелось всегда быть во всем ее советчиком и защитником, чтобы знала: с ним, Андреем, ничто и никто ей не страшен. Он, случись что, ничего не побоится…

И нужно же было случиться такому — на деле доказал это! Не ее, не Еву, а другую, не боясь опасности, чуть ли не от смерти защитил, а все же… Достаточно и того, что произошло это на ее, на Евиных, глазах.

Наступила масленица. Снова пошли — у кого какие — блины да вареники. Несмотря на предупредительные меры милиции, на всех опер- и просто уполномоченных, рекой разлился самогон. Снова загулял народ, валяясь в снегу по улицам, горланя пьяные песни на всех «концах», иногда и драки с тяжкими увечьями затевая.

Снова, на беду себе, сорвался, заколобродил Халимон Стрижак. Снова бегал по селу, «контру» гонял, не помня себя, расхристанный, с темным, будто обугленным лицом, разыскивал свою Ганнусю, обещая пристрелить. И не просто так метался, а с наганом. Не устерегла Ганна, Не успела вовремя спрятать или же ненадежно спрятала…

В один из дней после обеда на площади возле кооперативного магазинчика поднялась суета, переполох, крики. Первой, кто бросился Андрею в глаза, когда они с Евой шли мимо магазина в школу, была Стрижакова Ганнуся. Она стояла у исхлестанной дождями стены, между крыльцом и какими-то ящиками, брошенными прямо в снег. Лицо белее снега, в глазах страх. Руки перед собой вытянула, обороняясь, кричит:

— Не подходите! Не трогайте! Слышите — выстрелит! В нагане у него патрон!

Женщины, мальчишки, старичок с палкой и еще кто-то там темной стайкой на белом снегу топчутся, кричат, кого-то зовут. А от бывшей церкви, увязая по колено в снегу, торопливо шагает, пьяно покачиваясь, Халимон Стрижак. Без шапки, чуб взъерошенный, глаза налиты кровью, в одном расстегнутом френче. Ступает твердо, решительно, направляясь прямо на Ганнусю. Застукал-таки ее возле магазина, и бежать ей некуда.

— Ага! Попалась! Вот я тебя, шлюха, пристрелю!

Андрей долго не раздумывая бросается ему наперерез.

— Товарищ Стрижак! Дядька Халимон!

Услышав это, Стрижак по-бычьи, всем туловищем, повернулся к нему.

— А ты, контрик, чего здесь? — прохрипел сдавленно. — Вот я тебя сейчас… — угрожающе подымает наган.

Андрей бежит прямо на него, не останавливаясь.

— Бегите, Ганна! — кричит. — Слышите, бегите!

А перед глазами все ближе и ближе пьяная, покачивающаяся рука с крепко зажатым наганом, выписывает в воздухе кренделя черный ствол…

Сухо щелкает отведенный назад курок, что-то испуганно кричит Ганнуся.

— Андрей! Андрей! — зовет перепуганно Ева.

А он не останавливается, бежит по глубокому снегу прямо на Стрижака, пригнувшись и втянув голову в плечи. Выстрел, сухой и короткий, будто треск расколовшегося льда на речке, ударил над головой в тот момент, когда Андрей уже падал Стрижаку под ноги.

Упал, сбил Стрижака с ног, повалил и дальше уже не помнил, как все было. Не заметил, откуда появился Никон Тишко, председатель сельсовета Олекса Рымарь… Запомнилось лишь бледное как мел — даже губы белые — Евино лицо.

Никон, Рымарь и еще какие-то люди держали Халимона Стрижака, заломив ему руки назад. Подбежал участковый милиционер Козуб, за ним уполномоченный райпарткома, заведующий райнаробразом, фамилия которого Андрею так и не запомнилась…

Именной наган у Халимона Стрижака наконец-то отобрали. Да и самого его в тот же день отправили в Скальное.

Возбужденный случившимся, Андрей в учительской, успокаивая перепуганную Еву, говорил, чуточку даже рисуясь:

— Да что, разве я не знаю? Рука ведь у пьяного дрожит! Ему попасть — это разве один на сотню!

А Карп Мусиевич сокрушенно покачал головой и неожиданно, по крайней мере для Андрея, сказал:

— Несчастный, больной человек, скажу я вам, но — вольному воля! — хороший и искренний человек…

И только тогда оказалось, что не таким уж простеньким да тихим был их директор Карп Мусиевич Кива. И не просто посочувствовал он Халимону Стрижаку. Стрижак был другом Карпа Мусиевича. И со Стрижаком, председателем сельского комбеда, не все, выходит, было так просто…

Только теперь Андрею стало известно, что и сам Карп Мусиевич еще почти мальчишкой «ломал» гражданскую не хуже Халимона Стрижака или кого другого. В Таврии со Стрижаком в одном полку Врангеля добивал. Лишь до Перекопа не дошел Карп Мусиевич — ранен был под Каховкой.

А потом… потом достаточно и Петриковки, в которой поработал в полную силу, в частности в кружке воинствующих безбожников.