Отчий дом

Нет, она, Ева, ничего не слыхала про Софью Перовскую. Но услышанное поразило ее. Поразил и крепко приковал к себе ее внимание и этот юноша, подпоясанный плетеным шнурком с кисточками. Заинтересовал удивительной манерой ставить неожиданные вопросы. Кто эта Софья Перовская? Почему он спросил о ней? В самом деле какой-то странный хлопец! Вошел неожиданно — и вот… спрашивает. Что же касается самого вопроса, почему он засел в ее голове, Ева поняла уже значительно позднее. А в первую минуту ее поразило несовместимое, как казалось: отец генерал, а дочь убежденная революционерка. Разумеется, она мало знала тогда историю. Знала о 9 января 1905 года, о Феврале и Октябре семнадцатого, известно было ей имя Ленина и какие-то отрывочные, хотя и яркие, эпизоды гражданской войны с ее мужественными героями — Чапаевым, Котовским, Буденным, Фрунзе, Ворошиловым. Зато о классовых расслоениях, острых и бескомпромиссных, она знала не менее четко, чем таблицу умножения, и то, что слово «генерал» бранное и чужое, знала твердо. А он, этот Андрей, такое сказал.

Андрей тем временем отодвинул в сторону гнутый стул, на котором обычно сидела Мария Филипповна, и поднял над головой черно-красную книжечку.

— Вот… Уже несколько месяцев разыскивал ее. А вчера достал и ночью не уснул, пока не прочел всю. Так вот. Раз уж выпало нам свободное время, хотите, я прочту вам про Софью Перовскую?

Сел на уголок стола, поставил левую ногу на стул, раскрыл на колене книгу и начал читать.

— «Она была хороша собой, хотя наружность ее принадлежала к тем, которые не ослепляют с первого взгляда, но тем больше нравятся, чем больше в них всматриваешься».

В этой книге рассказывалось о генеральской дочери Софье не так, как в тех книгах, которые они раньше читали.

Позднее Ева поняла, что это был не рассказ о Софье Перовской, а скорее размышления о ней.

«Она была очень смешлива и смеялась с таким увлечением, с такой беззаветной и неудержимой веселостью, что в эти минуты ее можно было принять за пятнадцатилетнюю девочку-хохотушку… Подобно всем женщинам своего поколения, Перовская начала с простого желания учиться…»

В прочитанном Еве не все было понятно. Однако было в этих словах что-то такое непостижимое, таинственно-глубокое и привлекательное.

Андрей читал около часа, но все слушали его как зачарованные. Заканчивался очерк последним, предсмертным письмом Софьи к любимой матери… А когда Андрей умолк, никто не пошевельнулся, никто и словом не отозвался. Глаза у ребят влажно блестели. Она, Ева, первой глубоко перевела дыхание и, чтобы не расплакаться, до боли закусила нижнюю губу.

«Я о своей участи нисколько не горюю, совершенно спокойно встречаю ее, так как давно ждала и ожидала, что рано или поздно, а так будет… И, право же, милая моя мамуля, она вовсе не такая мрачная… Так будет… Твоя Соня…»

— Эту книжку написал писатель-революционер, — сказал Андрей. — Он был другом и сподвижником Софьи Перовской. И, кстати, — уже совсем оглушил их, — он наш земляк, из нашего уезда. Книга его называется «Подпольная Россия», в ней рассказывается о революционерах-народниках прошлого столетия, которых за их революционный героизм и непримиримость к царскому произволу очень уважал Владимир Ильич Ленин. Брат его Александр тоже принадлежал к революционным народникам и тоже, как и Софья Перовская, был казнен… Но мы еще к этому вернемся, как и к многому другому, на собраниях и беседах вашего пионерского отряда. А сейчас я вам еще кое-что расскажу о Софье Перовской.

Рассказывал он долго. Звонка на перемену и с перемены они не услышали или не обратили на него внимания. Прошел еще один урок. Андрей говорил увлеченно и понятно, он так много, казалось Еве, знал, читал, что вызывал у них к себе не только любопытство, но и детский восторг. Он рассказывал о детстве Софьи, об отце и матери, о соседском мальчике, с которым они маленькими дружили и который потом, став прокурором, приговорил Софью к смертной казни. Рассказывал, как она, еще совсем юная, отреклась от своих родных и пошла в революцию уверенно, ни разу не заколебавшись и не оглянувшись. Все это говорилось будто о хорошо знакомом человеке, с такими поразительными подробностями, что слушать его было даже жутко.

Когда закончил, ребята отреагировали на его рассказ глубоким восторженным вздохом. Лишь теперь стал слышен шум в коридоре и оглушительный звонок.