Отчий дом

— Тут я с вами совершенно согласен, — закивал Савелий. — И скажу, что у вас удивительно развито воображение и даже чувство юмора. Вижу в этом благотворное влияние природы. И пытливого ума.

— Да что вы! — откликнулась старуха звонким голосом. — Лесорубы нас просто замучили! Все у них план да план, ну и, конечно, выпивают… Вот вам и одиночество, тишина. Так и лезут к нам гостить. А мы ведь уставшие в колхозе, нам отдохнуть надо. Да и сын мой нездоров… Прошу, уж все готово, и нам пора ужинать.

— А какие же мы? — спросил Савелий. И выпрямился, расправил грудь.

— Вы с похода сбились. То есть, говоря по-вашему, заблудились. А странствуете далеко…

— Мама, — прервал ее мужчина, вставая с кровати. — Ты отвлекла нас очень некстати. Мы только начали беседу, могла бы и помолчать.

— Так и будет, сынок, так и будет…

«Куда мы попали! — думал я с испугом. У меня голова шла кругом. — Куда привел Савелия! И что это за странные люди?» А он как ни в чем не бывало улыбался, приободрился… Может, это и надобно ему?..

— Мы тоже, в некотором роде, решили предаться одиночеству, — начал я. — Хотя, как видите, и поехали вдвоем. Так что это одиночество — вдвоем…

Савелий хмыкнул.

— …но я продолжаю: мы часто бываем более одиноки среди людей…

— Пора и переменить вам беседу, — сказала пожилая женщина, улыбаясь мне.

— Ты во второй раз прервала наш разговор, мама, — сказал мужчина. Он стоял теперь, прислонившись спиной к печи.

— А каким образом вы заслужили себе такое отменное одиночество? — спросил Савелий, вставая и разминая пальцы рук.

— Об этом я расскажу, когда мы откушаем, — ответил мужчина. — Или, если хотите, за ужином.

Нам ничего не оставалось делать, как сесть за стол, хотя у меня было такое чувство, что смотаться бы нам отсюда поскорее…

Мужчина сидел во главе стола, напротив него должна была сесть хозяйка. Мы тоже решили сесть друг против друга. Но мать этого стареющего мужчины попросила нас не садиться на лавку у окна.

— Это местечко Лизоньки, она любит тут присесть, а то и прилечь.

Я взглянул на хозяина, он даже бровью не повел.

— Так у вас вот как! — сказал, тяжело садясь, Савелий. — Кстати, давайте представимся. Меня зовут Савелий Петрович. А моего друга — Василий Иванович.

Мы встали. Встали и они.

— Позвольте представить мою мать — Степанида Гавриловна. Я же — Петр Тарасович.

Мы сели, но пауза продолжалась. Как будто мы кого-то ждали, что-то должно было случиться. Савелий, казалось, подогревал атмосферу, он, может быть, суетился не в меру… Предложил Петру Тарасовичу сказать речь, чем несказанно удивил меня. Что, собственно говоря, нам сделали люди, к которым мы пришли и теперь сидели за их столом? Может быть, они были странными, но кто из нас не странен, кто не хочет выглядеть непохожим на другого, и самое главное — каждый ведь отличает себя от другого, каждый человек — это целый мир… Мы тоже, наверное, казались хозяевам странными субъектами.

Между тем Петр Тарасович встал, вышел из-за стола, достал из шкафчика красного дерева связку каких-то бумаг. Так же аккуратно закрыл дверцу, спрятал ключ и вернулся к нам. Отделив одну из бумаг, Петр Тарасович одернул рубашку, приосанился и начал говорить:

— Хочу прочесть одно письмо. Оно и будет ответом на ваш косвенный запрос, Савелий Петрович. Это письмо моего отца к своей возлюбленной. Время написания — двадцать шестого декабря тысяча девятьсот шестнадцатого года, тут указано. «Пишу вам уже с места прибытия. Вчера поздним вечером приехали, и при высадке слышались издалека раскаты орудийной канонады. Сегодня поехали верхом со старшим ординатором осматривать наше будущее расположение. Неизвестно, где нас разместят. До слуха все время доносится грохот орудий. Кругом разоренный край. Недалеко от нас находится храм с рухнувшей колокольней. Неподалеку окопы, проволочные заграждения — на всем следы бывшего присутствия врага, боев и адского кровопролития. Картина удручающая. Здесь были страдания, слезы, стоны. Словом, попали в такое место, где рождается множество новых мыслей. И хоть издали пока слышится „гром“, но настроение удручающее. Сидим в теплом месте, пьем чай, разговариваем… Что будет дальше, неизвестно. Ждем распоряжений из штаба. Никогда еще не приходилось писать в такой обстановке — кругом, за общим столом, сидят, говорят… Забываешь, что сейчас праздник, что там у вас люди живут по-иному, ходят в театр… А мы, врачи… Вот уже десять дней, как я не получаю ни от кого, ниоткуда писем. Досадно и жалко. Помни, деточка, обо мне и молись. А пока до свиданья. Целую крепко, крепко…»

Петр Тарасович остановился, но не сел, снова стал говорить:

— Вот как это было. Что-то отчаянное в письме, а за всем этим невероятный, незнакомый мир, который еще не осознавали, не понимали, не знали, как думать и писать о нем, рассказывать. Ведь в письме он пишет и об одиночестве… И я, уже старый ветеринар, до каких седин не дожил мой отец, хочу вместе с вами вспомнить о нем.

Дальше опять пауза, настроение в доме явно переменилось. Молчание нарушил Савелий: