Отчий дом

— Дорогая Катенька, — сказал я, пытаясь быть серьезным (не люблю быть серьезным, даже если дело касается серьезных вещей), — дорогая Катенька, — повторил я. — Мы, конечно, все посмотрим. Все увидим, что еще не успели увидеть. Но скажите, как же так все-таки получилось, что вы остались здесь почти одна?

Катенька посмотрела на меня долгим взглядом.

— Это случилось, конечно, не сразу… Сначала один врач уехал, потом другой… Технический персонал остался, сторож Аврамий Макарьевич. И деревенские помогают…

Савелий медленно приблизился к Катеньке:

— Вы цены себе не знаете! Вы чудо нероновское… Нам не надо ничего долго объяснять, мы и так поймем.

Савелий стоял рядом с Катенькой, чуть пригнувшись, и улыбался, как малый ребенок. А она удивленно, со все нарастающим вниманием смотрела на него.

— Вы понимаете ли, — продолжал он с ученым видом, — что вы чуть было не сбили меня?

— Нет, не понимаю, — ответила она, улыбнувшись.

— Вы все понимаете, — сказал Савелий, с показным неудовольствием отходя от Катеньки. И у стола поднял перед собой лист бумаги.

Это был рисунок, выполненный разноцветными карандашами. Я всегда удивлялся его умению в любых условиях найти и где рисовать, и чем рисовать. Рукой Савелия были нанесены очертания большого дома и множество лиц, отдаленных и приближенных в перспективе и в различных поворотах и в цветовых пятнах — как будто действительно хоровод и тревожный, и радостный, а где-то в середине, но чуть сбоку и сверху — лицо Катеньки. Она главенствовала здесь, розовые тона преобладали во всем, было много белого и синего.

Откуда-то из глубины глухо зазвонил телефон. Катя сказала спокойно, ласково:

— Пойдемте, там тоже много интересного. Это, наверное, Настена звонит.

Катенька отперла одну из дверей, и мы последовали за ней.

Другие комнаты были просторны и нарядны. Диваны, обилие мягких кресел и очень мало стульев. Савелий, казалось, не обращал ни на что внимания — он был тенью Катеньки. А она уже прошла две комнаты и теперь сидела на диванчике работы мастеров павловской эпохи и разговаривала по телефону с Настеной. Мы разместились напротив. Было очень удобно и даже приятно.

Не буду передавать разговор, который вели подруги, потому что мы к нему мало прислушивались и еще потому, что разговор двух подружек касается только их самих. Скажу только, что голос Катеньки звенел, переливался… Что же мы делали? Мы смотрели друг на друга, и Савелий говорил мне одними глазами, всем своим видом, что ему здесь нравится, что ему хорошо.

— Вы что-то сказали? — спросила Катенька, отрываясь на мгновение от трубки, хотя мы сидели тихо. — Простите, ничего не слышно! — Тут, вероятно, вступила в разговор телефонистка, потому что Катеньке и всем там, где-то, стало весело. Во всяком случае, Катенька хохотала. И это продолжалось довольно долго.

Кончив разговор, она повернулась к нам:

— Настена передает вам приветы. Спрашивает, вы приедете или останетесь? Дядя Боря хотел поехать за вами….

— Мы останемся, — сказал Савелий.

— Я так и думала, — засмеялась Катенька.

Я вспомнил свое прошлое у стен монастыря — все радостное существование было далеко-далеко.

Катенька поднялась с диванчика и долгим взглядом посмотрела на меня, потом на Савелия. Он тоже встал. Казалось, они должны были сейчас уйти вместе. Почему я продолжал сидеть? Неужели на меня уже не действовали чары нероновских красавиц? Действовали, уверяю вас, но я был по природе своей задумчив.

Катенька, наверное, еще не догадывалась, что Савелий большой «театрал». И тут я увидел, что эта девушка, наверное так мало видевшая в жизни (да и что мы подразумеваем под этим словосочетанием?), могла в одно и то же время быть хрупкой и сильной, серьезной и радостной. Как она, храбрая, прямолинейная, с веселым нравом, держала в своих руках эту «усадьбу», эту больницу, где на каждом шагу подстерегала неожиданность?..

— Я думаю, что нам здесь долго оставаться не стоит, — я взглянул на Савелия и Катю. — Пора в большой дом?

— Я хочу рисовать, — сказал он. — Завтра представится такая возможность?

— Мне как раз пора делать обход, — сказала Катенька.

— Идем в большой дом, — сказал я, — будем сопровождать Катю.

Путь нам предстоял нелегкий.

Когда мы вернулись в ту комнату, где встретили Катеньку, увидели, что здесь уже кто-то побывал. Савелий бросился к столу, на котором он оставил лист с рисунком. Там ничего не было, бумагу унесли.

Мы с Катенькой наблюдали, как Савелий обошел комнату и вернулся к нам. В его глазах что-то появилось, чего я раньше не замечал. Так мы стояли некоторое время, потом Савелий сказал:

— Я буду благоразумным. И обещаю быть внимательным, серьезным…

Катенька улыбнулась и пригласила:

— Пойдемте.

— Хочу вас предупредить, — сказала спокойно и мягко Катенька, — никаких резких движений, громкого голоса, смеха… Но, я думаю, вы и так понимаете.

— Я хорошо понимаю, — сказал Савелий. — Помню свое детство, когда началась война… Я провел юность в нужде и не только много размышлял, но и мучился, страдал, плакал… Мое отрочество было бы безрадостным, если бы не стал художником…