Отчий край

— Приближаются большие события, Каргин. Скоро заговорит Приморье. Как только начнется там, в Забайкалье хлынут наши отборные части, чтобы поднять казаков на восстание. Особенно мы рассчитываем на ононских, нерчинских и шилкинских казаков. Они узнали на горьком опыте, что такое советская власть, замаскированная под «буфер». Там, в станицах, все бурлит. Но прорваться туда нелегко. На нашем пути стоят приаргунские партизаны. Они вооружены и готовы по первому зову встать на границе. Нам поручено обезглавить их. Предстоит ликвидировать самых популярных партизанских командиров — Удалова, Зеркальцева, Забережного и других. Пока нас интересует только Забережный.

При упоминании Забережного Каргин вздрогнул и сразу понял, что ему предстоит. Кайгородов, пристально следивший за ним, рассмеялся:

— Что, знакомую фамилию услыхал?

— Да. Тут поневоле вздрогнешь, хоть и враг мне Семен.

— Вот это уже никуда не годится. Вздрагиваешь от одного упоминания фамилии Забережного. А ведь тебе поручается его ликвидировать, сроку на это — неделя. Ну, не затряслись поджилки?

— Да нет, не трясутся, — поспешно отозвался Каргин. Сердце его бешено колотилось. «Ничего не поделаешь, — решил он, — пока надо соглашаться, а там видно будет».

— Так слушай дальше. Подбери группу подходящих людей и, по возможности, без шума уберите Забережного, — Кайгородов заглянул в свою записную книжку, — Семена Евдокимовича, 1878 года рождения, бывшего командира Третьего партизанского полка, проживающего в настоящее время в Мунгаловском в доме находящегося за границей казака Кустова…

Подробные и совершенно точные данные произвели на Каргина то самое впечатление, на которое и рассчитывал Кайгородов.

Он понял, что Кайгородов все-таки кое-что знает. В любом случае это надо учитывать. Кайгородов раскурил потухшую трубку и спросил:

— Что ты на это скажешь?

— Я готов! Разрешите согласовать с вами вопрос о помощниках?

— Называй фамилии.

— Большак Егор Минеевич.

— Подходит. Дальше.

— Лоскутов Алексей Зосимович.

— Не годится. Отставить. Неоднократно вел здесь разговоры, за которые самого следует поставить к стенке. Еще кто?

— Сотник Поляков Кузьма Данилович.

— Бывший унгерновец! Замечательно! Вполне подходит, хотя сотник он липовый, выделки господина барона. Значит, остановимся на Большаке и Полякове. Думаю, что втроем одного убрать сумеете. Особых трудностей не предвижу. Даю на подготовку двое суток. Хватит?

— Вполне. Только вот у Большака коня кет.

— Знаю, коня получит. Перед самым выездом от есаула, — показал он на Рысакова. — Раньше не дадим, иначе на это обратят внимание. А вам все следует держать в строжайшем секрете.

22

Пятнадцать лет Елисей Каргин в мире и согласии прожил с женой. Он очень гордился ее умением принять и приветить всякого, угодить золовке и свекру, со вкусом одеться самой и одеть ребятишек. Умела его Серафима и повеселиться. На праздничных гулянках, плясунья и песенница, была она душой компании. У Серафимы было некрасивое, смуглое и немного скуластое лицо, но его красили чудесные карие глаза.

По-своему Каргин очень любил Серафиму, только никогда не выказывал этой любви на людях. Он рос и воспитывался в среде, в которой жили чудовищные предрассудки. Там считали унизительным и постыдным преклонение перед женой, признание ее человеческих достоинств. Одни скрывали свои добрые чувства к женам только перед посторонними, другие не выражали никогда и сделали это правилом всей своей жизни. Они упрямо отказывались признать, что жена такой же, как сами они, человек. У них не было слова «женщина», они знали лишь слово «баба». Желая кого-то оскорбить, ему говорили: «Эх ты, баба!» Во всех случаях жизни твердили пословицы: «Курица не птица — баба не человек», «Волос долог, а ум короток». И это было как бы заповедью, которой следовали даже лучшие из них.

Каргин ни разу не ударил жену, не сказал ей ни одного грубого слова. Но, отдавая дань обычаю, никогда не вел серьезных разговоров, не советовался о делах. Не слушая ее возражений, он приказал ей собираться и ехать за границу. А когда, напуганная беженской жизнью, она стала уговаривать его вернуться домой, он строго прикрикнул: «Не твое это дело! Помалкивай!»

Возвратясь домой от Кайгородова, он впервые в жизни решил откровенно поговорить с женой, посоветоваться, что ему делать. Убивать Забережного он не хотел, стать простым бандитом не собирался. Нужно было принять немедленное решение, а какое — он не знал.

В землянке было натоплено. На поддерживающем крышу столбе, на самой середине, висела тускло светившая лампа. Ребятишки спали на нарах, укрытые старым стеганым одеялом. Серафима сидела под лампой и починяла ребячьи рубашки. Скуластое лицо было сосредоточенным и печальным. Каргин взглянул и понял, что она только что плакала.

— Что это ты плакала? — спросил он, усаживаясь рядом с ней.

— А веселиться мне не с чего. Одно у меня — тоска да забота. За ребятишек душа болит. У других они учатся, а наши собак гоняют, чахнут в землянке, как проклятые. Ты о них ведь совсем не думаешь, все некогда тебе.