Отчизны внемлем призыванье...

Лев Николаевич Толстой, знавший лично старых декабристов, придерживался относительно их подвига, жизненных испытаний и смысла существования противоположного Семевскому взгляда. «Довелось мне, — писал он в 1901 году, — видеть возвращенных из Сибири декабристов и знал я их товарищей и сверстников, которые изменили им и остались в России и пользовались всякими почестями и богачеством. Декабристы, пожившие в каторге и в изгнании духовной жизнью, вернулись после 30 лет бодрые, умные, радостные, а оставшиеся в России и проведшие жизнь в службе, обедах, картах были жалкие развалины, ни на что никому не нужные, которым нечем хорошим было помянуть свою жизнь. Казалось, как несчастны были приговоренные и сосланные и как счастливы спасшиеся, а прошло 30 лет и ясно стало, что счастье было не в Сибири и в Петербурге, а в духе людей, и что каторга, и ссылка, и неволя были счастье, а генеральство, и богатство, и свобода были великие бедствия»[268].

Итак, Толстой в судьбах декабристов увидел не факты, достойные глубокого сочувствия, а величие духа и прямо противопоставил их жизнь бедной, убогой, изуродованной духовной жизни процветавших и увешанных царскими орденами тайных советников и генералов.

Один из них — товарищ министра просвещения, некогда друг Пушкина, «декабрист без декабря», а к концу жизни воинствующий консерватор князь Петр Андреевич Вяземский, прочитав статьи Свистунова, в раздражении писал его издателю П. И. Бартеневу: «Они были политические Белинские… Все доныне известные в печати исповеди их не в силах переменить мое мнение»[269].

Эта гневная реплика была вызвана непосредственно прочтением свистуновской статьи, оценивающей движение декабристов в политической истории России и участников этого движения. Автор статьи о своем отношении к Тайному революционному обществу и его идеям без обиняков писал: «Лишь пламенная любовь к Отечеству и желание возвеличить его, доставив ему все блага свободы, могут объяснить готовность пожертвовать собою и своей будущностью»[270]. Это было в 1870 году.

В следующей статье, являвшейся отповедью Свистунова фальсификаторам декабристского движения, бывший каторжник выразился еще определеннее: «Для меня это святыня»[271].

Что же представлял собой этот упрямый, «окостеневший», по выражению Вяземского, старик, посмевший в 67 лет утверждать правоту дела, за которое на него надели кандалы и 30 лет гноили в острогах и рудниках Сибири? Что это за личность?

Лев Толстой встречался с ним в 1878 году, когда декабристу было уже 75 лет, а Толстой работал над романом о единомышленниках и товарищах Свистунова. Лев Николаевич бывал в его московских домах — в Большом Афанасьевском переулке и на Девичьем поле, переписывался с декабристом; письма того и другого опубликованы. Из текста толстовских посланий создается впечатление, что писатель был просто влюблен в «государственного преступника», преклонялся перед ним.

«Когда Вы говорите со мной, — писал Толстой 14 марта 1878 года из Ясной Поляны в Москву, — Вам кажется, вероятно, что все, что Вы говорите, очень просто и обыкновенно, а для меня каждое Ваше слово, взгляд, мысль кажутся чрезвычайно важны и необыкновенны; и не потому, чтобы я особенно дорожил теми фактическими сведениями, которые Вы сообщаете; а потому, что Ваша беседа переносит меня на такую высоту чувства, которая очень редко встречается в жизни и всегда глубоко трогает меня…»[272]

Толстой со всем огромным темпераментом своей духовно могучей натуры переживал увлечение декабризмом и декабристами, и Свистунов оказался той фигурой, которая вызвала искренний восторг и совершенное доверие писателя.

«Работа моя томит, и мучает меня, и радует, и приводит то в состояние восторга, то уныния и сомнения, но ни днем, ни ночью, ни больного, ни здорового мысль о ней ни на минуту не покидает меня… поручаю себя Вашему расположению и только прошу верить, что дело, которое занимает меня теперь, почти так важно, как моя жизнь, и еще в то, что я дорожу моими отношениями к Вам столько же по той помощи, которую Вы оказывали и можете оказать мне, сколько по искреннему и глубокому уважению к Вашей личности»[273].

Письма Свистунова к Толстому отличаются большей сдержанностью, хотя они чрезвычайно корректны и в них чувствуется также сердечное расположение к знаменитому романисту. Однако присутствует и нарочитая суховатость, пунктуальность, несколько напоминающая нам аналогичные черты старика Болконского в «Войне и мире».

20 марта 1878 года Петр Николаевич отвечает Толстому: «С нетерпением жду Вашего посещения, граф. Дорого ценю Вашу беседу и желал бы доставить Вам больше материалов для предпринятого Вами труда на радость всей читающей публики, как и на пользу ей»[274].

30 декабря того же года Свистунов замечает: «Только что получил письмо Ваше, граф Лев Николаевич, спешу кратко на него ответить. Благодарю Вас за поздравление по случаю праздника и за лестное обо мне мнение, превосходящее то, которое я заслуживаю»[275].