Отдай свое сердце

— Мы познакомились в Летнем саду. Зимой. Шел снег. Снежинки, медленно кружась, опускались на землю. Рита была в белой шубке и белой шапочке. Ее глаза…

— Давайте-ка без лирики, — перебил поэта майор. — Меня интересуют только факты.

— Ой, извините… — спохватился Афонькин. — В общем, вскоре после знакомства мы решили пожениться. Подали заявление в загс. Купили эту квартиру…

— Кто именно купил? Вы?

— Нет, конечно. Откуда у бедного поэта столько денег?

— А у бедной студентки откуда? — задал встречный вопрос Гвоздь.

— Рита выиграла большую сумму в телевизионной викторине. Она мне сама об этом сказала.

— И вы ей поверили?

— Разумеется! — пылко воскликнул поэт.

— Ладно. Давайте дальше.

— А дальше начинается самое ужасное. В один совсем не прекрасный день Рита… — От волнения у Афонькина сорвался голос. — Простите, я очень волнуюсь…

— Ничего, ничего.

— Так вот, в один совсем не прекрасный день Рита превратилась… в собаку.

Самокатов с Гороховым переглянулись. Теперь им стало ясно, кто похоронен на собачьем кладбище.

— В каком смысле — в собаку? — переспросил майор.

— В самом прямом. У нее появились лапы, шерсть, хвост… И она с яростным рычанием…

— Стоп, стоп, стоп, — выставил ладонь Гвоздь. — В какую именно собаку превратилась ваша невеста?

— Что значит — в какую?

— Какой породы?

— Я в этом не разбираюсь.

— Опишите ее.

— Это был здоровенный пес с огромной пастью и густой серой шерстью.

— Кавказская овчарка, — навскидку определил майор Гвоздь. — Ладно, продолжайте.

Афонькин продолжил:

— Рита, ну то есть овчарка, с яростным рычанием бросилась на меня. Еще б немного — и она бы перегрызла мне горло. Дело происходило на кухне. Я инстинктивно схватил со стола вилку и… и убил ее… — Афонькин судорожно сглотнул. — А потом всю ночь рыдал над бездыханным телом… — Афонькин и теперь зарыдал.

Крутая снова сгоняла на кухню и принесла воды.

Поэт, громко прихлебывая, попил водички, немного успокоился и опять заговорил:

— Буквально за день до этого кошмара я прочел в одном медицинском журнале статью о загадочной болезни под названием «оборотничество». Заболев, человек превращается в собаку и перестает себя контролировать. Судя по всему, то же случилось и с моей бедной Ритой. Но разве она в этом виновата?.. — Афонькин с отчаянием обвел взглядом присутствующих.

— Продолжайте, продолжайте, — закуривая, сказал майор.

— Мне пришлось похоронить любимую на собачьем кладбище. В Ритин гроб я положил свою поэму. Это был прощальный дар поэта…

Мальчишки одновременно вспомнили ученическую тетрадку, обнаруженную ими в этой квартире.

— А как называлась ваша поэма? — спросил Макс.

— «На смерть любимой Риты», — с пафосом ответил поэт. — Я написал ее в день Ритиной смерти…

— В ученической тетрадке? — спросил Генка.

Афонькин в изумлении посмотрел на Самокатова.

— Откуда ты знаешь, мальчик?

— Да вон она — в шкафу лежит.

Афонькин с волнением подскочил к книжному шкафу и схватил с полки тетрадь. Лихорадочно ее залистал.

— Да, это моя поэма… — бормотал он. — А что же тогда я в гроб-то положил?..

— Наверное, какую-нибудь другую тетрадочку, — сказал майор Гвоздь. — Похожую на эту.

— Да, да, да… — вспомнил Афонькин. — Была еще одна тетрадь! С какими-то считалками…

— А с какими? — тотчас заинтересовалась Любка.

— Что-то вроде — «энис-бенис-бармаленис…» В общем, полнейшая бессмыслица. Я еще подумал: зачем старушка, которая до нас тут жила, записывала этот детский лепет?

Гвоздь тоже заинтересовался считалками.

— А ничего странного, связанного с этой тетрадью, не помните?

— Странного? Да нет… Впрочем, постойте!.. Однажды я начал читать вслух считалку, показавшуюся мне забавной. А Рита внезапно побледнела как смерть и вырвала у меня тетрадь.

— Любопытно, — сказал майор Гвоздь, подкрутив усы.

— Да, любопытно, — повторила вслед за ним Любка, перекатив во рту жвачку.

— А чего тут любопытного? — не поняли Макс с Генкой.

— Я же вам говорила, что все считалки — это магические заклинания, — напомнила им Крутая. — Так вот, заклинания типа: «энис-бенис-бармаленис» смертельны для «черных» существ из инфернального мира.

В комнату вошел капитан Кипятков.

— Товарищ майор, — козырнул он, — квартира осмотрена. Ничего подозрительного не обнаружено.

Гвоздь, не отвечая, задумчиво дымил папиросой.

— Товарищ майор…

— Погоди, погоди, Жора. Кажется, я начинаю понимать истинные намерения нечисти… — Гвоздь быстро взглянул на поэта. — Послушайте, Володя, а вы могли бы найти в тетради считалку, которую прочли своей невесте?

— Разумеется, мог бы. Но ведь тетрадь лежит в гробу.

— А мы ее оттуда достанем.

Афонькин был потрясен до глубины души.

— Вы хотите выкопать Ритин гроб?!

— Придется. В интересах следствия.

Губы и руки у Афонькина задрожали.

— Я… я не позволю…

— Да вы не волнуйтесь, гражданин, — успокоил его Кипятков. — Мы ее потом обратно закопаем.

— Не позволю, — срывающимся голосом повторил поэт. — Слышите?! Не поз-во-лю. Клянусь этим символом негаснущей любви… — Афонькин дотронулся до брелка в форме крохотного флакончика, висящего у него на груди.

— Будь я трижды неладен, если этот символ вам не подарила Курочкина, — убежденно сказал Гвоздь.