Отдайте мне ваших детей!

Принцессу Елену происходящее чрезвычайно взволновало; она объясняла всем присутствующим, что все это в точности как во время революции в Париже, когда люди «лишились разума» и восстали на себе подобных. Она беспрестанно бегала от стола к окну, тихонько вскрикивая и всплескивая руками. Зрелище беспорядков все же оказалось для нее слишком сильным. «Они перебьют нас всех!» — хрипло закричала она и учинила один из своих самых долгих обмороков.

Как всегда, когда с принцессой Еленой случался какой-нибудь malaise, Юзеф Румковский кинулся к брату. Просто встал рядом, вопросительно глядя ему в лицо. Совсем как в детстве.

— Ну и что ты собираешься делать? — спросил он.

А Румковский? Как всегда в таких случаях, чувство бессилия и стыда смешалось с нелепой злостью: на придирчивые упреки брата, на его покорство перед женой, которая всеми имевшимися в ее распоряжении способами пыталась и в этой ситуации заставить всех пожалеть ее. В обычных обстоятельствах он бы дал выход гневу. Но изливать ярость на Юзефа было бесполезно. Брат просто стоял и в упор смотрел на него. Невозможно было ни отступить, ни уйти из-под этого упрямого взгляда.

Хорошо, что никому из них ничего не надо было делать.

Немцы были уже на подходе.

Снизу, со Згерской, послышалась сирена подъехавших машин — и тревога совершенно осязаемо разлилась не только по рядам демонстрантов, но и среди полицейских Розенблата: кого-то из них сбили с ног, кто-то укрылся под стенами домов на Спацеровой. Попытаться ли извлечь пользу из ситуации, сделав вид, что они «действовали решительно», когда явились немцы, или взять пример с демонстрантов и бежать отсюда как можно быстрее?

Большинство бросились наутек, но, как и демонстранты, полицейские недалеко успели уйти — немецкие силы безопасности блокировали все выходы техникой и вездеходами. С машин начали стрелять из автоматов, чтобы сбить с толку беглецов, не знавших, куда метнуться; в следующую секунду появились солдаты; они выбегали из каждого, самого узкого переулка, из каждого проулка. Через пару минут Лагевницкая обезлюдела — осталось только лежать несколько тел, между которыми виднелись жалкие горки выломанных из мостовой булыжников, брошенные кепки и растоптанные, изорванные листовки и транспаранты.

В ту ночь Румковский созвал собрание, на котором присутствовали комендант Розенблат, слепой доктор Миллер и шеф отдела по учету населения Генрик Нефталин. И еще несколько районных комендантов из полицейского корпуса, которым Розенблат безоговорочно доверял.

Председатель призвал собравшихся как следует обдумать положение.

Люди, а особенно мужчины, которым нужно кормить семьи, не выйдут на улицы, если их к этому не призовут. В каждом квартале есть зачинщики беспорядков. И до этих подстрекателей надо добраться: коммунисты, бундовцы и активисты западного крыла «Поалей Цион»: в гетто полно тайных ячеек этой партии. Коварные люди. Люди, готовые на все, чтобы продемонстрировать: между доверенными людьми его администрации и ненавистными нацистами нет никакой разницы. К тому же ходили слухи, что в его собственном юденрате есть люди, пытающиеся извлечь персональную выгоду из ситуации, личности, исподтишка провоцирующие беспорядки, чтобы заставить немцев сместить бейрат.

От Розенблата и Нефталина председатель хотел имен. Специально созданные полицейские части должны были, начиная со следующей же ночи, врываться в дома подозреваемых. Не важно, социалисты это, бундовцы или просто бандиты-рецидивисты и возмутители спокойствия. Председатель уже приказал коменданту тюрьмы Шломо Герцбергу приготовить специальные камеры для допросов.

Стратегия оказалась более чем эффективной. С сентября по декабрь не произошло больше ни одного инцидента, в гетто царило спокойствие. Но потом наступила зима, и зима оказалась лучшим другом его врага.

Голода.

Недовольные снова вышли на улицы, и на этот раз люди были в таком отчаянии, что не боялись уже ничего — а дубинок и подавно.

* * *

Это была первая зима в гетто.

Говорили, что от холода слюна смерзается во рту. Случалось, человек утром не выходил на работу — потому что ночью замерз насмерть в своей постели.

В отделе по снабжению топливом организовали команду, которая ломала ветхие дома на дрова. Председатель отдал четкий приказ: любое топливо должно отправляться в мастерские и на производство, а также в бесплатные кухни и пекарни, иначе там нечем будет топить печи. Раздача дров частным лицам исключалась. Естественно, тут же образовался черный рынок, и через несколько дней цена на топливо подскочила в десятки раз. Именно здесь, на черном рынке, оказалась большая часть напиленных дров. В довершение этой беды в пекарни гетто перестали поставлять муку. Когда председатель заговорил об этом с властями, ему ответили, что из-за снега и льда немцы не могут привезти муку даже себе. Председатель попытался выкрутиться, ужав пайки, но на фабриках снова начались волнения.