Отдайте мне ваших детей!

С этим председатель, естественно, не мог согласиться. Если у столяров с Друкарской останется их надбавка, то прибавки вскоре потребуют и другие работники. Он приказал Розенблату привести своих людей в состояние готовности. Розенблат отправил на Друкарскую семьдесят человек под командованием инспектора полиции по фамилии Френкель. Несколько рабочих вышли из здания, увидев, что оно окружено полицией, но остальные забаррикадировались на втором этаже и отказались покинуть помещение, хотя сначала их просил об этом Френкель, а потом сам заведующий фабрикой Фройнд. Когда полицейские решили наконец штурмовать верхний этаж, их встретили градом деревянных изделий в разной стадии обработки. На головы полицейских обрушились венские стулья; за стульями последовали полки, диванные ножки, столешницы. Прикрывая руками головы, полицейские ринулись на верхний этаж и попытались вытащить бастующих по одному. Ни один рабочий не сдался без боя. Заведующий фабрикой Фройнд впоследствии взволнованно докладывал Румковскому по телефону, что кое-кого из сопротивлявшихся пришлось отправить в больницу. Рабочие были так истощены, что рухнули без сил еще до того, как люди Френкеля надели на них наручники.

Не успел председатель закончить разговор с Фройндом, как из ателье на Якуба, 12, шившего военную форму, позвонил Вишневский: работники ателье забастовали из солидарности со столярами Друкарской и Ужендничей. Вишневский был в отчаянии. Его ателье как раз заканчивало партию из десяти тысяч комплектов военной формы для вермахта, с погонами и нашивками на воротнички. Что скажут немцы, если не получат свою форму вовремя? А едва положил трубку Вашневский, как Эстера Даум из секретариата сообщила о звонке из Марысина. На этот раз могильщики через председателя своего гробокопательского союза объявляли, что не выроют больше ни единой могилы, если им не выделят хлеба и супа сверх нормы. Почему, рассуждали они, оставаться без супа должны именно могильщики? Неужто их работа расценивается как менее трудная и значительная по сравнению с трудом тех, кто получает паек «С»?

— Чего вы от меня хотите? — коротко спросил Румковский.

В отличие от Вишневского, который от отчаяния почти плакал в трубку, представитель гробокопателей, некий господин Морский, смотрел на вещи с большим юмором.

— Теперь, оказывается, даже мертвецам приходится стоять в очереди, — заметил он.

Сегодня в Марысине минус двадцать один градус, пояснил господин Морский; эту информацию он получил от господина Юзефа Фельдмана, уважаемого и пользующегося доверием члена его предприятия. Утром они получили из города двенадцать новых мертвецов. Его гроберы, как всегда, честно рубили землю тяпками и ломами, но не смогли одолеть даже верхний слой.

— Так чего вы от меня хотите? — нетерпеливо повторил председатель.

Но господин Морский уже полностью погрузился в свои проблемы и не слушал.

— Пришлось их поставить, — сообщил он. — Если хоронить трупы стоймя, а не складывать штабелем, они занимают меньше места.

Терпение у председателя лопнуло. Он протолкался через море работавших не покладая рук телефонисток и машинисток, рванул входную дверь и велел Куперу немедленно подавать коляску. Путь на улицу Якуба был недолгим. Господин Вишневский уже ждал в дверях, потирая руки — то ли замерз, то ли ощутил себя значительным при мысли о том, что господин председатель, бросив все, прилетел в его мастерскую.

Забастовавшие швеи послушно сидели за рабочими столами, выжидательно глядя на господина председателя.

ВИШНЕВСКИЙ: Я побил их.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Простите?

ВИШНЕВСКИЙ: Я побил их палкой. Во всяком случае, тех, кто не желал работать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Любезнейший господин Вишневский, я не понимаю, с чего вы взяли, что вольны делать такие вещи. Право бить есть только у меня!

Пылающие ли красные уши Давида Вишневского стали тому причиной, то, как женщины прыскали, зажимая рот ладонями, или странная атмосфера, царившая в выстуженном помещении, где коричневая форма вермахта шеренгами маршировала вдоль задней стены (на коричневых манекенах, одно только туловище — без рук, ног и головы; зато все маршируют!), но на старика вдруг словно снизошло вдохновение, и не успел никто и слова сказать, не успел никто подать руку или подставить локоть, как председатель взобрался на один из шатких столов и, потрясая кулаком, произнес речь — совсем как те агитаторы-социалисты, которых он недавно осуждал; и речь, которую он произнес в эту минуту, потом везде и всеми была признана одной из его самых вдохновенных речей.

— Вы первые осудите меня, женщины, — наверное, вы на стороне тех, кто агитирует против меня! Но скажите честно: что бы вы подумали обо мне, если бы знали, что я благодетельствую двум-трем человекам в гетто, заставляя остальных работать за рабскую плату?..