Отдаю любовь мою в твои руки…

Она тяжело вздохнула и опять почувствовала ноющую боль в груди. Серебряная глубина зеркала замутилась. Любовь Дмитриевна смахнула вновь навернувшиеся слёзы, а когда подняла глаза, увидела в жемчужной глубине гостиную в доме отца, ярко, до боли в глазах, освещённую хрустальной люстрой. Огоньки радужно играли на зеркалах, перед которыми стояла юная дева в бальном платье.

Через прозрачную ткань сквозит красивое холёное тело. Девушка досадливо хмурит брови: «Зачем так нельзя показаться на балу?» Она кокетливо улыбается, делает реверанс и, привстав на пальчики, начинает вальсировать. Все в доме спят, двери Любаша закрыть не забыла. Она останавливается, решительно сбрасывает платье. И замирает… Белоснежная кожа, никогда не опалённая загаром, стройные длинные ноги, тонкая талия и грудь, как у Венеры Джорджоне⁷. Она оглаживает живот, грудь, плечи, с удовольствием ощущая прохладную бархатистую кожу. Девушка откровенно любуется своим гибким, нежным телом, похожим на белый дурманный цветок, скрывающий в сердцевине огонь:

– Ах, как я хороша, как хороша, – тихонько напевает она.

Люба выгнулась, потягиваясь, как грациозное животное, и лукаво улыбнулась. Она создана для любви. А она, кажется, влюбилась. Ей, именно ей, поклоняется молодой поэт. Он красив, говорят, талантлив. Только с ним Любаше не всегда уютно. Она не может с ним кокетничать, как с другими, капризничать или играть. Она немного робеет в его присутствии. Любаша вновь залюбовалась своим отражением. Хороша. Очень хороша! Она вытащила шпильки, и волосы золотом рассыпались по плечам.

А ещё… хотелось бы, чтобы он страстно желал её. Нежный румянец заалел на тонкой коже. Зеркало вновь помутнело, и Любовь Дмитриевна вернулась в своё больное старое одиночество.

– Да, я была очень хороша, я помню, несмотря на далеко не выполненный «канон» античного сложения. Задолго до Дункан⁸, я уже привыкла к владению своим обнаженным телом, к гармонии его поз, и ощущению его в искусстве, в аналогии с виденной живописью и скульптурой. Не орудие «соблазна» и греха наших бабушек и даже матерей, а лучшее, что я в себе могу знать и видеть, моя связь с красотой мира. Поэтому и встретила я Дункан с таким восторгом, как давно прочувствованную и знакомую.

Курсисткой, она тайно и жадно читала Мопассана, Бурже, Золя, Лоти, Доде, Прево⁹. Книги открывали ей запретные тайны жизни. Но чистому всё чисто. Любочка не была посвящена в тонкости отношений мужчины и женщины и представляла, читая, какую-то невероятную чепуху. Даже подруги стеснялись посвящать её в свои тайны и шептались, хихикая, без неё.

Как давно это было. Тридцать восемь лет назад. Да, это была весна 1901 года. Она жила ожиданием любви. Ждала событий и была влюблена в своё тело, видя в нём связь с красотой мира, носила, как корону, свои золотые волосы. Что спрашивать с глупой, сумасбродной девочки, с нетерпением ждавшей прихода взрослой жизни. У всех Любашиных подруг были серьезные флирты с поцелуями, с разговорами о замужестве и скорой свадьбе.

Одна она ходила дура-дурой, никто и руки' у девушки ещё не поцеловал, никто не ухаживал. Говорили, что она слишком серьёзная, неулыбчивая. И молодые люди, хотя и заглядывались на неё, не решались на ухаживание с цветами и конфетами.

V

Женщина снова занялась работой. Она складывала в картонные коробки письма, рукописи, фотографии. Всё было значимым, всё пропущено через боль, стыд, унижения, радости.

В руках пожелтевшая от времени фотография, с которой на неё смотрит красивая черноволосая женщина. Любовь Дмитриевна рукой опирается на стол, дышать трудно… Фотография падает на пол. Дышать совсем нечем… Как больно… Под рукой всегда вода и лекарство. Она запивает горькие капли, некоторое время сидит неподвижно, как бы прислушиваясь к работе натруженного сердца. Полегчало. Тяжело наклоняется и поднимает упавший снимок. Смотрит напряженно. Мысли смешались в плотный клубок. Она силится и не может поймать кончик нити, чтобы размотать воспоминания и выстроить их в стройную систему образов, сцен, реплик и фраз. Жена поэта, артистка и автор книги о балете, она придавала всему некоторую театральность и изящество.

Наконец Любовь Дмитриевна кладёт фотографию перед собой. Наталья Николаевна Волохова… «Снежная дева» Александра Блока.

Менделеева с трудом встала, подошла к окну и, глядя поверх домов в посветлевшее небо, подумала, что та далёкая зима 1906–1907 года нашла её совершенно подготовленной к очарованиям лежащего в сугробах города, «маскам», «снежным кострам», легкой любовной игре, опутавшей и закружившей, казалось, всех в морозной круговерти. «Мы не ломались, упаси Господь! Мы просто и искренне все в эту зиму жили не глубокими, основными, жизненными слоями души, а ее каким-то легким хмелем».

В ту далёкую снежную зиму она часто стояла у окна, глядя на утонувший в сугробах город, на низкое небо и бесконечный снег. Вздохнув, Любовь Дмитриевна вернулась к столу и снова взяла фотографию в руки.