Отдаю себя революции...

Несмотря на все старания, бумажка сочинилась куцая, всего в одну фразу. Плясунков перечитал ее, поморщился недовольно и приказал переписать писарю, который владел пером ненамного лучше своего командира.

В три часа командарм получил новое послание Плясункова. Оно было по-военному лаконично: «Командарму 4. Предлагаем дать немедленный ответ, будете ли Вы на собрании или нет».

Фрунзе прочитал и невольно улыбнулся — в рифму пишет ультиматумы Плясунков. Но тут же посерьезнел: дело принимало совсем не шуточный оборот.

Он встал, сделал несколько шагов и решительно произнес:

— Придется явиться на вызов Плясункова.

Начдив всплеснул руками:

— Что вы, Михаил Васильевич, настроение в бригаде скверное, такое, что можно и голову сложить.

Фрунзе на этот раз без особого тепла глянул на начдива. И тот принялся объяснять.

— Ребята-то там вообще неплохие, только головы горячие. Повременить бы, авось перебесятся.

— Да, конечно, — задумчиво согласился Фрунзе, — когда перебесятся, можно будет сходить. — И, стряхнув вдруг задумчивость, обернулся к начдиву: — И тогда можно, но сегодня просто необходимо. Крайне необходимо…

Зимний день короток. В шестом часу вечера Фрунзе со своим адъютантом, безоружные, ехали по притихшему, уютно погрузившемуся в сумерки заснеженному городку к штабу бригады Плясункова. Миновав две-три улицы, кони вынесли их в тесный проулок. Пригибаясь к седлу, они въехали в распахнутые ворота и оказались во дворе, заставленном повозками и санями. Под навесами похрапывали кони, у едва видневшейся в сумраке колоды наслаждались самокрутками ординарцы.

Всадники приблизились к ним, Фрунзе бросил повод адъютанту и зашагал в глубь двора. Адъютант задержался, чтобы справиться, где находится штаб бригады.

— Эвон, — ткнул один из ординарцев рукой по направлению к чернеющему зеву распахнутой двери, — а там наверх и в светелку.

Командарм хотя ни о чем и не справлялся, а направился именно туда, куда нужно. Адъютант, передав коней, догнал его. Пока поднимались по шаткой лестнице в светелку, услышали доносившуюся сверху крикливую разноголосицу. Похоже было, что в светелке ругались или отчаянно спорили.

Командиры и комиссары, на собрание которых был приглашен командующий, разместились в двух смежных тускло освещенных висевшими под потолком керосиновыми лампами комнатах. Над головами собравшихся плавали густые волны дыма.

Едва только командующий переступил порог, брань утихла, цигарки попритушили, выжидательно примолкли.

Фрунзе прошел к столу и поздоровался. Ему ответили вразнобой всего несколько голосов. Иван Плясунков тронул портупею, поправляя ремни, смущенно кашлянул, указал командующему на свободное место, но не скомандовал «встать», «смирно!». Он метнул в командующего торжествующе злобный взгляд: «Ага, голубчик, явился. Сейчас получишь все, что тебе причитается».

А Фрунзе будто и не заметил этого выразительного взгляда, сел, откинул полы распахнутой шинели и, закинув ногу на ногу, приняв удобную позу, деловито спросил:

— Ну, в чем дело, товарищи?

Никто не ответил. Но напряженная тишина длилась лишь мгновение. В дальнем углу послышался не слишком приглушенный шепот. Несколько человек обернулось. Шепот оборвался. И снова наступила тишина. Фрунзе уже готов был встать и сказать слово, но в темном углу кто-то, опережая его, поднялся и срывающимся голосом заговорил:

— Мы вот здесь воюем, а тут приезжают к нам, заслуженным командирам, объявляют выговоры, учат маршировать, устраивают генеральские парады…

Фрунзе хотелось податься вперед и разглядеть лицо говорившего — в схватках с политическими противниками он любил следить за выражением лица оппонента, изучать его манеру говорить, жесты, мимику. В этом случае становилось ясно, говорит ли оратор «на публику», рисуется или следует голосу твердого убеждения. Но командующий не шелохнулся, решив, что не нужно выказывать нетерпения.

Оратор к тому же внезапно замолчал, замялся, попробовал к сказанному еще что-то добавить, но не нашелся, махнул рукой и сел. И тут же в дверях смежной комнаты вырисовалась фигура в распахнутой шинели с копной всклокоченных волос, и донесся петушиный, крикливый голос:

— Я так скажу: что важнее для нашего общего рабоче-крестьянского дела? — Оратор потряс зажатой в руке плеткой, глотнул воздуха и продолжал: — Печатать шаг на парадах или беляков гнать? Ответ, по-моему, ясен. А если кто не понимает таких простых вещей, так и нечего браться командовать.

Присутствующие вразнобой, но одобрительно зашумели, поддерживая оратора.

Он удовлетворенно огляделся и закончил:

— Вот и все, что я хотел сказать. Я думаю, ясно?

— Ясно, ясно! — донеслось с разных сторон.

И кто-то, уже не вставая, не обнаруживая себя, злобно выкрикнул:

— Мало мы вас учили… Забыли Линдова?!

— Долой царских генералов!!! — донесся истошный голос из смежной комнаты.