Отдаю свое сердце миру

Доун Селеста права, в чем Аннабель очень скоро убеждается. Теперь, когда она может оглянуться вокруг, когда земля перестает быть лишь пересеченной местностью, у нее захватывает дух от бескрайних полей, простирающихся под огромным небом. Даже богатому воображению вряд ли под силу создать столь живописное полотно. Вдалеке она замечает длинные амбары гуттеритов и ряды построек, с виду напоминающих переносные домики.

– Я немного завелась от всей этой дури, – признается Доун Селеста. – Еще в молодости я была гордой суфражисткой, маршировала за равные права и до сих пор остаюсь такой. Не могу поверить, что сегодня, в нынешнем веке, мы вообще говорим о таких вещах. Но что я вижу? Ты ведь должна быть без сил! А по тебе не скажешь. Выглядишь так, будто пробежалась трусцой по парку.

Аннабель с благодарностью заглатывает воду из бутылки.

– Я в порядке. Сегодня вроде полегче было. Хотя, кажется, у меня случилась протечка. Мой пузырь с водой? В рюкзаке все мокрое, и вода закончилась на полпути.

– Мне ли не знать, – смеется Доун Селеста. – Мой пузырь тоже протекает, особенно когда я начинаю хохотать.

Аннабель тоже смеется.

– Нет проблем. У нас есть клейкая лента, так что все исправим.

Люк лежит пластом на койке с книгой в руке. Он отрывается от чтения.

– Ты меня ухайдокала. Я не могу пошевелиться. Мим приготовила тебе обед. Все в холодильнике.

– Что читаешь?

– «Лидерство во льдах», Альфред Лансинг. Это про Эрнеста Шеклтона, исследователя. Он делает примерно то же, что и ты, но в Антарктике. И вместе с командой спасенных членов экипажа, на собачьих упряжках. Только не спрашивай про ездовых собак. – Он притворно передергивает плечами.

– О нет. Бургеры из собачатины?

– Именно. Я почти закончил. Последние страницы.

– Тогда не буду мешать.

– Эй! Тебе наверняка известно правило номер один. Ты же из тех, кто читает.

– Я думала, правило номер один: «Не рассказывай концовку».

– А вот и нет. Правило номер один: «Не вздумай смотреть киноверсию».

– Наверное, все наши правила под номером один. Мы так закоснеем в своей упертости.

– Всегда суди о человеке по его книжным полкам, загибает или не загибает он страницы.

Она смеется.

– Это точно.

– У меня есть друг, Джейсон, так он всегда говорит: «Кто сейчас читает, чувак?». На что я ему отвечаю: «Мне жаль тебя, старик».

– О, понимаю.

– Слушай, ты должна увидеть это место. Колония Мартинсдейла – это особая вселенная. Я познакомился с Кеном, одним из проповедников. Он сказал, чтобы мы приходили, когда ты будешь готова, и он проведет еще одну экскурсию.

– Здорово.

Он взмахивает книгой.

– Я должен узнать, выживут ли они.

* * *

– Никогда в жизни не видела столько индюшек, – говорит Аннабель.

– Их тут три тысячи. Мы продаем их по всей долине. Рэй – наш птичник, а его сын Чарльз – помощник птичника. Куриное яйцо мы поставляем в три магазина Walmart в Биллингсе и Лореле.

Колонисты говорят друг с другом по-немецки, и у проповедника Кена немецкий акцент, так что «Уолмарт» у него звучит как «Волмарт». Что же до самих индеек, то они звучат как… ну, как три тысячи дедушкиных полосканий горла «листерином». Боже, какие же они уродливые, со своими жирными белыми тушками, красными головами и свисающими под горлом ожерельями, напоминающими воспаленные мошонки, если честно. И не то чтобы она когда-либо видела воспаленную мошонку, но все же.

Проповедник Кен показывает им курятник, сортировку яиц, доильные установки, зернохранилища и общую кухню. По сути, это огромная рабочая ферма. Женщины носят голубые платья свободного кроя и косынки в горошек, закрывающие волосы; мужчины ходят в джинсах, клетчатых рубашках и ковбойских шляпах. Она замечает голубые пятна женских платьев и косынок, мелькающие на овощных грядках огорода, раскинувшегося на одиннадцати акрах[83].

Что больше всего привлекает Аннабель – так это здешний покой и порядок; ощущение, что безумный мир где-то там, но сюда не доберется. Колония спрятана от посторонних глаз. Она далеко.

– Если бы не эти заморочки с «церковной службой каждый день и дважды по воскресеньям…», – говорит Аннабель Люку, когда они бредут по гравийной дороге обратно к кемперу.

– Да, клевое местечко, но жить здесь – с тоски сдохнешь.

– К тому же мужчинам почему-то можно носить обычную одежду, а женщины должны закрывать голову и ходить в этих жутких балахонах.

– Чтобы прятать эти опасные тела, – ухмыляется Люк.

– Да, и это на полном серьезе. Но быть вдали от мира, вот так…

– Причем постоянно, не забывай! Я хочу сказать, что у меня академический отпуск, потому я и отправился с Мим в эту поездку, но вечно мотаться по стране мне неохота.

– А я бы не возражала.

– Выходит, мир дал тебе хорошего пинка под зад.

Верно подмечено. Никто еще так ясно и четко не выразился о том, что с ней произошло. И для нее это что-то значит. Значит потому, что им не придется начинать разговор, которого она так боится. Это просто констатация факта.

Он сказал, что думал, и она отвечает тем же:

– Не знаю, что с этим делать.

– Дать миру сдачи. Надрать ему задницу.

– Как?

Он смеется:

– Как? Это смешно.

Она корчит гримасу:

– Почему смешно?