Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT

Вообще Петяша, нужно заметить, хоть и писал интересно закрученные романы со множеством вполне реальных людских характеров и хитрыми взаимодействиями промеж оных, мало задумывался о людях. Люди, окружавшие его, являлись лишь частью окружающего мира, еще одной природной стихией, и потому отдавленную, например, в метро ногу или там шум под окном в неурочное время он воспринимал отнюдь не как злоумышление против себя лично. Не заподозришь же в личной неприязни к себе мокрую, чавкающую грязь под ногами или холодный ветер, что дует навстречу, нанося в лицо мерзкую водяную порошь! Конечно, некоторых очень даже можно уличить в совершенно обратном отношении к человечеству, однако это уж, согласитесь, чистый эгоцентризм вперемежку с антропоцентризмом.

А быть может, такое отношение ко всему прочему человечеству и делало Петяшины писания столь необычными и интересными? Как знать…

Кто это — Чехов, или еще какой Достоевский? — утверждал, будто русский человек любит вспоминать, но не любит жить, продолжал размышлять под пивко Петяша. Да, кажись, доля правды в этом есть: вот он, Петяша, только недавно зажил днем сегодняшним, а так все пробавлялся либо воспоминаниями либо надеждами. И знакомые все, похоже, таким же образом жили. Нет, неправильно «новыми русскими» называют капиталистов-бизнесменов. Новые русские — вот они, уставшие от дня сегодняшнего, и не имеющие оснований тешиться надеждами на будущее либо воспоминаниями о прошлом: вспоминать им почти нечего, надеяться им почти не на что… Хорошо этак, плохо ли, лишь по определению всезнающий хер знает. Но — скучно, наверное, так. Утомительно. Отсюда, наверное, и новая «религия» состоятельных — забота о собственном теле, о своей физической форме, в последнее время, судя по всему, превратившаяся едва ли не в культ. Береги тело, поклоняйся ему посредством разных специальных ритуалов типа «шейпинга», «бодибилдинга» (а чудно ведь выходит, когда аглицкие слова русскими буквами пишут — получается в результате нечто новое, не русское и не английское) и других подобных. Дабы бренная, (она же — тленная) плоть снашивалась не шибко быстро, дольше могла бы послужить нуждам дня сегодняшнего…

Дойдя с такими мрачными мыслями до Сытного рынка, Петяша обрел, наконец, в газетном киоске толстую газету с объявлениями и устроился на ближайшей скамейке ее изучать.

Объявлений от частнопрактикующих врачей подходящего профиля в газете хватало. У всех — лицензия номер такой-то, у всех — услуги по «евростандарту»… Отчаявшись вычленить из всего этого однообразия достойнейшего, Петяша принялся смотреть по первым цифрам телефонных номеров, выбирая того, кто поближе.

— Молодой человек!

Голос звучал хрипловато, надтреснуто, и принадлежал, как оказалось, старушке лет под семьдесят, опрятно, но крайне бедно одетой.

Сейчас денег попросит или бутылку пустую, решил Петяша, подняв на старушку вопросительный взгляд.

— Молодой человек, вы мне не поможете? Холодильник передвинуть… Живу я одна, одной не справиться, а и в дом-то не всякого позовешь, времена теперь такие… А живу я совсем близко — вот дом, напротив…

Тяжело вздохнув, Петяша поднялся со скамейки. Старушка, на ее счастье, не вызывала, подобно множеству нынешних петербургских стариков, естественной брезгливости. Опрятная, чистая, с виду — вроде не пьет, не побирается, по мусорным урнам не шарит… Такая старушка, определенно, заслуживала некоторой помощи и поддержки.

— Ладно, идемте, — согласился он, в два глотка допив пиво и опустив бутылку в стоявшую рядом со скамейкой урну.

29

Управившись с передвижением пожилого, солидного, и вправду тяжелого «Полюса», Петяша намеревался было выслушать, как полагается, изъявления благодарности и отправиться по своим делам, но старушка, которую обычная перестановка холодильного агрегата из одного угла кухни в другой отчего-то привела в необычайно возбужденное, просто-таки эйфорическое состояние духа, вдруг захлопотала, попросила «еще всего минуточку обождать» и куда-то скрылась.

Пожав плечами, Петяша от нечего делать принялся разглядывать обстановку.

Кухня оказалась обставленным этак пятидесятилетней давности мебелью, просторным помещением о двух довольно больших окнах, выходящих во двор, Поражало обилие самой разной посуды, начиная от огромной, расписной фарфоровой супницы в буфете, окруженной для пущего впечатления фарфоровыми же статуэтками, и заканчивая батареей разнокалиберных бутылок под массивным круглым столом в углу.

— Ну, чего смотришь?

Шагнувший было к буфету, дабы вплотную приняться за изучение фарфоровых собак, гимнасток-акробаток и клоунов, Петяша замер на месте и огляделся.

Кухня была пуста. То есть, никого живого, помимо самого Петяши, в ней не было.

Оглядевшись на всякий случай еще раз, Петяша тупо уставился на буфет. Звук никак не мог доноситься из прихожей или же из-за окна, а потому из квартиры следовало бы, памятуя о событиях последних дней и невнятно-угрожающем предупреждении Димыча, немедленно убираться.

На трезвую-то голову он так бы и поступил не медля, но — все же пол-литра темного пива, да на пустой желудок…