Отдаляющийся берег. Роман-реквием

— Что случилось? — поинтересовался Сиявуш и, поняв, чему он остерегается, представил Мирали-муаллима, пояснив, что это он позвонил ему домой.

— Есть здесь мерзкая медсестра, — уже напрямую сказал Натиг. — Ходит по коридорам и объясняет всем и каждому, что в отделении лежит раненый армянин. Представители народного фронта уже знают это. Кто-то из них даже заявил, что если сестра сказала правду, надо будет его прикончить.

— Я позвоню кому надо, — вмешался Сиявуш.

— Нет, — отрезал Натиг. — Я говорил с доктором Мамедьяровым, Юнус отличный парень, отвезём Лео к нему. Я бы, конечно, взял его к себе, но у меня и без того две семьи армян.

— А почему не ко мне? — похоже, Сиявуш обиделся. — В конце концов, это мой товарищ, я обязан…

— К тебе нельзя, — снова прервал его Натиг. — У тебя дома с утра до вечера тронутые поэты, возьмут и выдадут. У Юнуса удобно, знаю, что говорю.

— Но мне нечего надеть, — хоть и тихо, зато внятно сказал я. — Моя одежда у них.

Натиг отправился выручать моё рваньё, однако вернулся в подавленном настроении.

— У них приказ — измазанную кровью одежду не выдавать. — растолковал он. — Боятся, что ты повезёшь её в Москву и предъявишь в доказательство погромов. Чуть не силком урвал пару ботинок сорок четвертого размера.

— Не беда, наденет мой плащ, — сказал Сиявуш, снимая плащ. — Завтра я что-нибудь принесу.

— Выйдем с чёрного хода, — предупредил Натиг. — По коридору я пойду впереди, а вы держитесь от меня на расстоянии.

Напялив на голое тело плащ, а на босые ноги — холодные, на два размера больше ботинки, обессиленный болями и потерей крови, я вышел с Сиявушем из палаты. В последнюю минуту обернулся и кивком поблагодарил Мирали Сеидова, который с пергаментным нездоровым лицом, с чёрными от бессонницы кругами под глазами молча, грустно и одиноко стоял у кровати. Тех двоих не было. Сиявуша я взял под руку, почти повис на нём. Мы вышли в коридор и, сопровождаемые вздохами, болезненными стонами и плачем бессчётного множества людей, медленно двинулись вслед за доктором Натигом.

Он подогнал машину тютелька в тютельку к двери. На долю секунды мой взгляд упёрся в расположенный за мединститутом, дальше многоэтажек Хутор с его самостройными, населёнными почти сплошь армянами домами; над ним тут и там подымался дым, и густой этот дым застил солнце… Там в мае орава вооружённых железными прутьями азербайджанцев с дикой бранью — «Долой армян!», «Смерть армянам!» — вторглась в эту слободку. На второй улице Хутора они заполнили дворик Алёши Агабекяна, безжалостно избивая подростков сыновей и волоком таская по земле жену и малолетних дочек. И тут пулей из охотничьего ружья с кровли дома Алёша уложил наземь главаря ватаги — одетого в цивильное майора милиции Фазиля Исмаилова. Озверелая свора замерла, в ужасе попятилась и обратилась в бегство. Кинувшись врассыпную, погромщики вопили: «Армяне вооружены», «Они нас убивают». Так было пресечено кровопролитие, и впоследствии никто не рискнул сунуться в Хутор. Интересно, как сложилась Алёшина жизнь, удалось ли ему спастись…

— Садись, садись, времени нет, — поторопил Натиг.

Сиявуш помог мне устроиться на заднем сидении.

— Ляг, чтобы никто не увидел, — обернувшись, велел Натиг. — Сиявуш, садись вперёд, рядом со мной.

Больницу мы покинули удачно. На улицах, как и тогда в Сумгаите, ещё дымились выгоревшие машины. На трамвайных путях у рынка в Арменикенде горела машина скорой помощи, из открытой дверцы свисала безжизненная мужская рука. Там и тут горели костры, кое-где лежали на боку опрокинутые ларьки. Весь Арменикенд пропадал в дыму. За рынком, на улице Фабрициуса вооружённая железными прутьями ватага молодёжи гнала вниз, в сторону вокзала, двадцать, двадцать пять девушек в нижнем белье, а то и вовсе почти голых. Натиг на большой скорости повёл машину вверх, потом свернул вправо, на улицу Инглаб, и помчался в сторону стадиона. Возле трамвайного парка, широкую улицу быстро пересекали две девушки, одна совсем ещё девчушка, в колышущемся под ветром красном платье. Старшая споткнулась о трамвайный рельс и опустилась на колено, но стремительно поднялась и глянула назад; в чёрных её глазах мелькнул ужас. Вслед за ними с ором шла ватага парней. Шакалий их вой «а-а-а-а» пропадал где-то за домами.

— Натиг, — мрачно процедил сквозь зубы Сиявуш, — скажи-ка, имеем мы право жить на свете?

— Мы — да, — ответил Натиг. — А вон те — нет. Они и им подобные жить не вправе. И те, кто наплодил их, тоже.

По улицам и дворам, словно по кошмару, метались туда и сюда людские ватаги. Откуда-то донёсся истошный женский вопль.

Врач Юнус Мамедьяров уже был дома. Нас он встретил всерьёз обеспокоенным. По его словам, погромщики из народного фронта уже не раз приходили к нему, спрашивали, не прячет ли он армян.

— Мать их, — грубо выругался Юнус, провожая меня в одну из комнат.

— Я уже перевязал его, — деловито сообщил Натиг. — Утром приду сменить повязку. И посмотрю раны на голове.

— Да я сам поменяю, — предложил Юнус, — я что, не врач?