Отдел 15-К

— А-а-а-а-а! — полыхающая фигура Малетто спрыгнула с крыльца, крутанулась на месте, после кукольник побежал по путям, рассыпая вокруг себя огненно-яркие искры. Сразу после этого крыша дома провалилась внутрь, столб огня поднялся к небу, что-то ярко вспыхнуло, и все пропало — и итальянец, и его куклы, и полыхающий дом. Остались только ночь, снег, кровь на нем и завывания ветра.

— Вот же хрень какая у нас здесь водится. — Карась достал из кармана платок и начал затягивать им кровоточащую руку. — Все завтра Лешему расскажу.

— И зря, он тебе все равно не поверит, — заметил Герман, поднимаясь со снега. На его щеке были явно видны следы укусов. — Такое своими глазами видеть надо. Да ты и сам завтра засомневаешься — было это или нет. Ржавый, ты здесь? Цел?

— Цел. — Мальчишка вылез из-за рельсов, где, видно, спрятался, когда началась катавасия. — А Марюта тоже сгорела?

— Э-э-э, парень, это была уже не Марюта, — грустно ответил ему Герман. — Марюта исчезла, когда в двери этого дома вошла.

— А где дед? — повертел головой Карась. — Эй, старый! Ты где есть?

— Да не ищи его. — Герман подошел к Кольке и протянул ему руку. — Он тоже ушел.

— Куда? — Карась завертел головой.

— Кто знает? — Герман потер щеку. — Мне Вика и про него рассказала, только я и предположить не мог, что мы и с ним, на наше счастье, столкнемся.

— А кто это был-то? — прохрипел Колька, держась за саднящую до сих пор шею.

— Калика перехожий. — Герман шумно выдохнул, подцепил с земли пригоршню снега и вытер им лицо. — Вот в такую же ночь, только пять веков назад, он постучался в монастырь, который стоял как раз в этих местах, попросил приюта. А монахи его не пустили, за что он их и проклял. И как только это проклятие прозвучало, земля разверзлась, и монастырь ушел под землю, на веки вечные.

— То-то мне показалось, что колокола бамкали, — отметил Карась. — А я подумал, что в ушах звенит.

— Так монастырь, по легенде, и ныне там. — Оперативник показал пальцем на землю. — А старик на земле задержался — проклятие-то нешуточное было. Ходит он теперь и пытается прощение вымолить за те слова, что некогда произнес, да вот все никак. Монастырь там — а он здесь.

— Слушай, а нам он чего помог? — спросил у Германа Карась. — С какой радости?

— Кто знает? — Герман грустно усмехнулся. — Может, потому что русский, может, потому что дети, а может, потому что через добрые дела прощение получить можно. Да и пять веков — это не шутка. Тут либо человек верой и духом укрепится, либо злом пропитается. Наш дед — добро в сердце пустил, а тот… Тот всё спектакли ставил, на человеческих смертях да душах.

— Он точно сгорел? — подергал за рукав Германа Ржавый, опасливо смотря на рельсы.

— Дом сгорел — это самое главное. Без дома он никто, в нем вся его сила была. Москвичи в старое время три раза его в нем, небось, и сжигали, а надо было их порознь палить. — Оперативник глубоко вздохнул и поднял голову вверх. — Смотри-ка, снег почти закончился.

— Весна на носу. — Карась печально посмотрел на порезанную куртку. — Ладно, братва, пошли, накатим у Сурена грамм по пятьсот, имеем право.

— Так вроде одиннадцать часов давно пробило? — ехидно сказал Герман. — Опять же — мы «цветные», не по закону.

— Пошли, — прохрипел Колька. — Не слушай его.

— Спелись, — печально сообщил Ржавому Герман. — А потом все удивляются — как это милиция мирно сосуществует с криминалом?

Глава шестая Сороки-белобоки (начало)

Весна в Москву приходит по-разному. Иногда она бывает дружной — вот вроде вчера еще небо было затянуто тучами, из них на землю сыпалась некая мокрая дрянь, которой и название-то не подберешь, а сегодня, как по команде, облачность ушла, умытая и пронзительная синева озарена ласковым солнышком, сугробы оседают и превращаются в ручейки, невесть откуда появляются птицы, начиная звонко чирикать, а девушки поспешно надевают короткие юбки. И неважно, что завтра вся эта благодать божия снова сменится на холод и морось, главное-то произошло — зима отступила.

И в тихом переулке на Сухаревке были свои приметы весны. В данном случае ей выступала прохудившаяся крыша, снег с которой не хотел сползать по жести на землю, а предпочитал протечь веселыми апрельскими ручейками внутрь дома. Уже и на асфальте и газонах сугробов не имелось — а на крыше, против всех законов природы и физики, снег все еще держался.

— Елки-палки! — ругался мокрый Герман, на которого только что опрокинулся таз с талой водой. — Каждый год одно и то же! Ну почему бы не вызвать ремонтную бригаду и просто-напросто не перекрыть крышу? Есть современные материалы, есть толковые специалисты. Да что там — даже деньги у нас есть. Аникушка!

Домовой поднял таз, из которого оперативника окатило пару минут назад ледяным душем, и молча пристроил его на старое место, на шкаф. Он точно знал, какая щель в доме протекает и что с этим делать, а всякие мелочи, вроде мокрого Германа, его не слишком волновали.