Отдел 15-К

– Само собой, – кивнул урка. – С вами вон Копыто пойдет, а после еще один пацанчик от меня подскочит. Грамотный пацанчик, из стремящихся, всех здесь знает. Если что, то погремуха у него – «Карась».

– Дело, – кивнул Герман и спросил у здоровяка, который был за рулем машины Свища, того самого Копыта: – Куда идти?

– Шаурма, – повел носом Колька. – Мужики, пять минут, а? Очень кушать хочется!

– Э, молодой, за словами следи, – нахмурился Свищ. – Нашел мужика. И вот еще – ты что, у Рафика в палатке еду покупать надумал? Ты себе враг?

– А чего? – не понял Колька. – Шаурма как шаурма.

– Копыто, веди их в запасники. – Свищ не стал ничего объяснять парню, только головой покачал, видимо, поражаясь наивности и неразборчивости в еде работников внутренних органов.

Колька до этой прогулки даже не представлял, какая на самом деле большая территория может быть у вокзала. Все перроны и здания – это лишь малая толика того, что видят пассажиры. Помимо этого, есть еще какие-то ангары, переходы, отстойники, пути, которые давно никуда не ведут. И везде жизнь – работники, бомжи, просто странный вокзальный люд, который вроде как в пути, но стоит на месте.

Впрочем, разговоры с большинством из них ничего не дали – контингент на задворках вокзалов, увы, был соответствующий, в основном из людей, которые и в жизни ушли на второй, а то и на третий план бытия. Речь их была не слишком связной, мысли как у Буратино – коротенькие-коротенькие, памяти не было вовсе, а уж как они благоухали…

– Как в домино, – печально отметил Герман, пообщавшись с очередным бомжом, который так и не взял в толк, что от него хотели. – Пусто-пусто.

– Так не с теми говорите, – засмеялся кто-то у оперативников за спиной.

Обернувшись, они увидели невысокого паренька в короткой кожаной куртке, черноволосого и с невероятно ехидной физиономией.

– О, Карась, – пробасил Копыто, которому явно опостылело мотаться под усиливающимся снегопадом. – Все, теперь твоя очередь. Адья, пацаны.

– Молодой, держи подгон. – Карась протянул Кольке сверток. – Кинь бациллу на кишку.

– А мне? – возмутился Герман.

– Не-не, речь только вот об этом кадете[4] шла. Что мне Свищ сказал – то я сделал, – открестился Карась. – Извини, братуха.

– Оставишь, – приказал Герман Кольке, который, рыча, вцепился зубами в ароматную теплую шаурму. – Или я тебя здесь и прикопаю.

– Сурово у вас, – отметил Карась.

– А то. – Герман стряхнул с плеч снег. – Ладно, это все лирика. Так где искать надо? Ты там что-то сказал, я все верно услышал?

– Верно, – кивнул Карась. – Когда Свищ уже к вам уехал, мне одна сорока на хвосте весточку принесла, что есть шкет, который что-то видел.

– «Что-то» – что?

– А не знаю. – Карась развел руками. – Еще не говорил с ним. Ну, пошли?

– Само собой. – Герман ловко вырвал остатки шаурмы из рук Кольки. – Дай сюда. И куда в тебя только лезет?

Карась шел впереди, шустро перелезая через какие-то ограждения и время от времени исчезая за разыгравшейся метелью. Уже совсем стемнело, Колька начал опасаться, что они потеряют своего проводника в этом железнодорожном заснеженном чистилище, а после не найдут отсюда выхода.

– Вот здесь. – Карась обнаружился у кургузого кирпичного домика с темными окнами. – Тут у них лёжка.

Против ожиданий, он не стал стучать в дверь, а вдарил своей ногой, обутой в щёгольский остроносый сапог со скошенным каблуком, в жестянку, лежащую у фундамента дома.

– Маринка, открывай, свои на пороге, – гаркнул Карась. – Давай шустрее, пока я себе причиндалы не заморозил.

– Чего там морозить-то? – раздалось из-под земли, и жестянка распахнулась, оказавшись дверцей, ведущей в подвал.

Оттуда пахнуло копотью и смрадом немытых тел, Колька непроизвольно поморщился.

– Ну, чего тебе? – наружу высунулась всклокоченная голова, только по голосу в ее обладателе можно было опознать женщину, да еще по имени, которое назвал Карась. Хотя какое там… Одутловатые щеки, узкие щелочки глаз, черные зубы – все это делало существо, представшее перед оперативниками, бесполым.

– В твоём гадюшнике шкет есть, отзывается на имя Ржавый. Дерни его сюда, поговорить с ним надо.

– Чего натворил? – ощерилась Маринка. – Так я его, стервеца…

– Не базлай, – осек ее Карась. – Сюда его давай, живо. Или ты думаешь, что я к вам полезу сам?

Колька испытал невероятное облегчение от того, что не надо спускаться вниз, в эту удушающую вонь. И кто знает, что там вообще подхватить можно?

– Щас, – пообещала Маринка и скрылась из вида.

– Двадцать первый век, – как бы в пространство сказал Герман.

– А чего ты хотел? – усмехнулся Карась. – Это только в телевизоре всякие президентские программы действуют да чистеньких детдомовцев показывают, которые всем довольны. Я вот тоже с такого шалмана начинал, только в Харькове, и больше всего боялся, что снова в детдом попаду. И я этих пацанов понимаю – уж лучше здесь, чем под защитой государства. Шансов выжить больше.

Герман промолчал.

Жестянка-дверца снова лязгнула, и на поверхность вылез парнишка лет десяти, кутающийся в какое-то драное пальтишко.

– Ты Ржавый? – уточнил Карась.