Отдел 15-К

– А-а-а-а-а! – полыхающая фигура Малетто спрыгнула с крыльца, крутанулась на месте, после кукольник побежал по путям, рассыпая вокруг себя огненно-яркие искры. Сразу после этого крыша дома провалилась внутрь, столб огня поднялся к небу, что-то ярко вспыхнуло, и все пропало – и итальянец, и его куклы, и полыхающий дом. Остались только ночь, снег, кровь на нем и завывания ветра.

– Вот же хрень какая у нас здесь водится. – Карась достал из кармана платок и начал затягивать им кровоточащую руку. – Все завтра Лешему расскажу.

– И зря, он тебе все равно не поверит, – заметил Герман, поднимаясь со снега. На его щеке были явно видны следы укусов. – Такое своими глазами видеть надо. Да ты и сам завтра засомневаешься – было это или нет. Ржавый, ты здесь? Цел?

– Цел. – Мальчишка вылез из-за рельсов, где, видно, спрятался, когда началась катавасия. – А Марюта тоже сгорела?

– Э-э-э, парень, это была уже не Марюта, – грустно ответил ему Герман. – Марюта исчезла, когда в двери этого дома вошла.

– А где дед? – повертел головой Карась. – Эй, старый! Ты где есть?

– Да не ищи его. – Герман подошел к Кольке и протянул ему руку. – Он тоже ушел.

– Куда? – Карась завертел головой.

– Кто знает? – Герман потер щеку. – Мне Вика и про него рассказала, только я и предположить не мог, что мы и с ним, на наше счастье, столкнемся.

– А кто это был-то? – прохрипел Колька, держась за саднящую до сих пор шею.

– Калика перехожий. – Герман шумно выдохнул, подцепил с земли пригоршню снега и вытер им лицо. – Вот в такую же ночь, только пять веков назад, он постучался в монастырь, который стоял как раз в этих местах, попросил приюта. А монахи его не пустили, за что он их и проклял. И как только это проклятие прозвучало, земля разверзлась, и монастырь ушел под землю, на веки вечные.

– То-то мне показалось, что колокола бамкали, – отметил Карась. – А я подумал, что в ушах звенит.

– Так монастырь, по легенде, и ныне там. – Оперативник показал пальцем на землю. – А старик на земле задержался – проклятие-то нешуточное было. Ходит он теперь и пытается прощение вымолить за те слова, что некогда произнес, да вот все никак. Монастырь там – а он здесь.

– Слушай, а нам он чего помог? – спросил у Германа Карась. – С какой радости?

– Кто знает? – Герман грустно усмехнулся. – Может, потому что русский, может, потому что дети, а может, потому что через добрые дела прощение получить можно. Да и пять веков – это не шутка. Тут либо человек верой и духом укрепится, либо злом пропитается. Наш дед – добро в сердце пустил, а тот… Тот всё спектакли ставил, на человеческих смертях да душах.

– Он точно сгорел? – подергал за рукав Германа Ржавый, опасливо смотря на рельсы.

– Дом сгорел – это самое главное. Без дома он никто, в нем вся его сила была. Москвичи в старое время три раза его в нем, небось, и сжигали, а надо было их порознь палить. – Оперативник глубоко вздохнул и поднял голову вверх. – Смотри-ка, снег почти закончился.

– Весна на носу. – Карась печально посмотрел на порезанную куртку. – Ладно, братва, пошли, накатим у Сурена грамм по пятьсот, имеем право.

– Так вроде одиннадцать часов давно пробило? – ехидно сказал Герман. – Опять же – мы «цветные», не по закону.

– Пошли, – прохрипел Колька. – Не слушай его.

– Спелись, – печально сообщил Ржавому Герман. – А потом все удивляются – как это милиция мирно сосуществует с криминалом?

Глава шестая Сороки-белобоки ( начало )

Весна в Москву приходит по-разному. Иногда она бывает дружной – вот вроде вчера еще небо было затянуто тучами, из них на землю сыпалась некая мокрая дрянь, которой и название-то не подберешь, а сегодня, как по команде, облачность ушла, умытая и пронзительная синева озарена ласковым солнышком, сугробы оседают и превращаются в ручейки, невесть откуда появляются птицы, начиная звонко чирикать, а девушки поспешно надевают короткие юбки. И неважно, что завтра вся эта благодать божия снова сменится на холод и морось, главное-то произошло – зима отступила.

И в тихом переулке на Сухаревке были свои приметы весны. В данном случае ей выступала прохудившаяся крыша, снег с которой не хотел сползать по жести на землю, а предпочитал протечь веселыми апрельскими ручейками внутрь дома. Уже и на асфальте и газонах сугробов не имелось – а на крыше, против всех законов природы и физики, снег все еще держался.

– Елки-палки! – ругался мокрый Герман, на которого только что опрокинулся таз с талой водой. – Каждый год одно и то же! Ну почему бы не вызвать ремонтную бригаду и просто-напросто не перекрыть крышу? Есть современные материалы, есть толковые специалисты. Да что там – даже деньги у нас есть. Аникушка!

Домовой поднял таз, из которого оперативника окатило пару минут назад ледяным душем, и молча пристроил его на старое место, на шкаф. Он точно знал, какая щель в доме протекает и что с этим делать, а всякие мелочи, вроде мокрого Германа, его не слишком волновали.