Отдел убийств: год на смертельных улицах

Дэйв терпел добродушные приколы и уже скоро действовал в нашей среде незаметно. Он стал, как в поговорке, тараканом на стене, впитывал все, пока мы были слишком заняты разгадкой убийств, чтобы думать о своем поведении в его присутствии. Сначала мы при Дэйве одергивались. Следили за собой, за языком, даже за методами. Но потом на это стало не хватать времени; чем больше нас нагружали, тем больше он что-то там себе карябал. Хотя мы и разрешали ему присутствовать на обычных опросах, на некоторых допросах ему нельзя было находиться по юридическим соображениям. Тогда у нас еще не было односторонних окон и микрофонов, какие сейчас стоят в допросных всех полицейских департаментов. И мы приучились открывать дверь медленно, чтобы не смазать Дэйву по роже. Он слушал через щелочки в косяках, а слух у него прекрасный, судя по тому, как точно он потом передавал допросы целиком. Когда вышел «Убойный отдел: Год на смертельных улицах», мы остались довольны тем, как четко Дэйв запечатлел управляемый хаос, бушующий в любом городском отделе убийств: американские горки некоторых расследований, досаду, победы, бесконечный поток невообразимого насилия.

Тут уже пришедшее в себя начальство отреагировало на революционный труд, справившись у юриста департамента, можно ли нас всех поголовно обвинить в поведении, недостойном звания офицера. Возобладали холодные головы и обвинений не выдвинули, хотя многие из нас увидели, как уровень наших аттестаций рухнул, будто свинцовые гири в заросший пруд. Но тут вышел сериал NBC на основе книги, и тогда наше время с Дэйвом предстало в более позитивном и приукрашенном Голливудом свете.

Мы, полицейские, одержимы описанием наших собратьев: латиноамериканский мужчина, черный мужчина, белый мужчина – все разложены по полочкам. Мы выходим в суде и говорим: «Черный мужчина вошел в дом через переднюю дверь, потом черный мужчина вышел через заднюю», – будто этот черный мужчина внезапно превратится в белого или фиолетового в крапинку, если не отмечать каждый его шаг. Так вот, признав за собой это ограничение, я расскажу, каким запомнил Дэвида Саймона пятнадцать лет назад.

Он был белый. Когда он только пришел, с первого взгляда было видно, что никто и никогда не попросит у него образец мочи, чтобы подменить свой. Хотя он и заявлял, что до стажировки был газетным репортером, я это подтвердить не смог. Я не помнил, чтобы видел его раньше, – хотя он вполне мог присутствовать на местах преступлений, а я смотрел на него в упор, но не запомнил. Его вообще легко не заметить. Среднего роста, непримечательного телосложения. Да какое там телосложение. Тело-то там было, это да, но полностью лишенное того, что обычно с телом ассоциируется, например, мускулов. А какие были, мастерски скрывались между костями и мясом. Я так и не понял, как человек может целый день таскать в одной руке блокнот, а в другой – ручку, и при этом не накачать бицепсы. Волосы тогда у него еще были, – хоть и жиденькие. С тех пор они испустили дух, обнажив поблескивающий кумпол, и остались от них разве что брови. Под этими бровями находятся глаза неопределенного цвета – то ли зеленые, то ли карие. Сводится все к следующему:

«Белый мужчина, 1 м 80 см, 70 килограммов, лысый, плохо одет, озадаченное выражение лица, воняет пивом, вооружен потрепанным блокнотом, в последний раз видели…»

Для меня один из самых сильных пассажей «Убойного» – когда Дональд Уолтемейер поправляет одежду на передознувшейся наркоманке ради презентабельности, перед тем как ее приходит опознать муж. Дэйв назвал это «небольшой милосердный жест» – и это просто-таки винтажный Уолтемейер. Я долго служил сержантом Дональда и никогда не понимал его целиком, но уважал – безмерно.

Нам с Уолтемейером довелось дважды съездить в глухой уголок Индианы. Там устроил пожар поджигатель, убив свою девушку и двух ее маленьких детей. Затем он отправился в Балтимор, устроил еще один пожар, попался и решил признаться в первом преступлении сокамернику-трансвеститу, который тут же вызвал нас. Мы с ветерком долетели до предварительного слушания, но, когда дошло до суда, Дональд, известный клаустрофоб, предложил отправиться в поездку. Розовый «кадиллак», который он взял напрокат, был, по его словам, бордовым.

Однажды утром, когда мы завтракали в закусочной, пара местных спросила, не балтиморские ли мы детективы, и поблагодарила нас. Мы были только рады это слышать, и Дональд, лучась улыбкой, поделился удивлением, что нас-де узнают люди. При сияющем за витриной «кадиллаке» я напомнил Дональду, что мы – в консервативном городке, рассекаем на розовом «кадиллаке» в компании с трансвеститом. Он задумчиво пошамкал губами и ответил: «Я ведь уже сказал – он бордовый».

Кончина Дональда опечалила всех нас.