Отдельная реальность: Дальнейшие беседы с доном Хуаном

— Твоя жизнь довольно плотна, — продолжал он. — В сущности, твоя жизнь плотнее, чем жизнь Паблито и Нестора — учеников Хенаро, и все же они видят, а ты нет. Твоя жизнь плотнее, чем у Элихио, а он, вероятно, увидит раньше тебя. Это сбивает меня с толку. Даже Хенаро не может смириться с этим. Ты честно выполнил все то, что я говорил тебе делать. И все, чему мой бенефактор научил меня на первой ступени обучения, я передал тебе. Правило верно, шаги не могут быть изменены. Ты сделал все, что нужно было сделать, и все же ты не видишь. Но тем, кто видит, подобно Хенаро, кажется все же, что ты видишь. Я полагаюсь на это и оказываюсь в дураках. Ты всегда обманываешь мои ожидания и ведешь себя как идиот, который не видит, что, в твоем случае, конечно же, так и есть.

Слова дона Хуана причинили мне глубокую боль. Не знаю почему, но я был близок к слезам. Я начал рассказывать ему о своем детстве, и волна жалости к самому себе охватила меня. Дон Хуан пристально взглянул на меня и отвел глаза. Это был пронизывающий взгляд. Я почувствовал, что он захватил меня своими глазами. Было такое чувство, что два пальца мягко сжали меня, и я ощутил странное возбуждение, почесывание, приятное отчаяние в области солнечного сплетения. Я стал сознавать свою брюшную полость, ощущая там жар. Я не мог больше говорить связно и забормотал, а затем умолк.

— Возможно, что это — обещание, — сказал дон Хуан после долгой паузы.

— Извини, я не понял.

— Обещание, которое ты дал давным-давно.

— Какое обещание?

— Постарайся сказать мне сам. Ты помнишь это?

— Нет.

— Однажды ты обещал что-то очень важное. Я думаю, что, возможно, это обещание удерживает тебя от видения.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я говорю о данном тобой обещании! Ты должен помнить это.

— Если ты знаешь, что это за обещание, то скажи мне, дон Хуан!

— Нет. Не будет никакой пользы сказать тебе это.

— Было ли это обещанием, которое я дал себе?

Я подумал, что он намекает на мой отказ от ученичества.

— Нет. Это было давно.

Я решил, что он меня разыгрывает, и засмеялся при мысли, что тоже могу подшутить над доном Хуаном. Я не сомневался, что он знает о предполагаемом обещании не больше меня самого и пытается импровизировать. Мысль потакать ему в этом доставляла удовольствие.

— Я что-то обещал своему дедушке?

— Нет, — ответил он, и глаза его заблестели. — И даже не бабушке.

Смешная интонация, которую он придал слову «бабушка», заставила меня рассмеяться. Я подумал, что дон Хуан ставит мне ловушку, но хотел доиграть до конца. Я начал перечислять людей, кому мог бы пообещать что-то важное. О каждом он сказал «нет», а затем перевел разговор на мое детство.

— Почему твое детство было печальным? — спросил он с серьезным выражением.

Я сказал ему, что мое детство было не то чтобы печальным, а, пожалуй, немного трудным.

— Так чувствует каждый, — сказал он, глядя на меня. — В детстве я тоже был несчастным и все время боялся. Трудно быть индейским ребенком, очень трудно. Но память о том времени более не имеет значения для меня, хотя оно и было тяжелым. Я перестал думать о трудностях жизни еще до того, как научился видеть.

— Но я тоже не думаю о своем детстве, — сказал я.

— Тогда почему воспоминания о нем вызывают у тебя печаль? Почему ты чуть не плачешь?

— Я не знаю. Наверное потому, что когда я вспоминаю себя ребенком, то испытываю жалость к самому себе и ко всем своим близким. Я чувствую беспомощность и грусть.

Он пристально посмотрел на меня, и опять в области живота я отметил необычное ощущение двух пальцев, сжимающих его. Я отвел глаза, а потом снова взглянул на него. Он смотрел за меня куда-то вдаль затуманившимся несфокусированным взглядом.

— Это — обещание, данное тобой в детстве, — сказал он после паузы.

— Но что я пообещал?

Он не ответил. Его глаза были закрыты. Я невольно улыбнулся, зная, что он нащупывает путь во тьме, но первоначальное желание потакать ему в этом пропало.

— В детстве я был очень худым, — сказал он, — и всегда боялся.

— Я тоже, — произнес я.

— Больше всего мне запомнился ужас и печаль, охватившие меня, когда мексиканские солдаты убили мою мать, — сказал он мягко, словно воспоминание причиняло боль. — Она была бедной и застенчивой индеанкой. Наверное, даже лучше, что ее жизнь оборвалась тогда. Я был совсем маленьким и хотел, чтобы меня убили вместе с ней. Но солдаты подняли меня и избили. Когда я цеплялся за тело матери, меня ударили по рукам плетью и перебили пальцы. Я не чувствовал боли, но цепляться больше не мог, и они утащили меня.

Он замолчал. Глаза его все еще были закрыты, губы едва заметно дрожали. Глубокая печаль начала охватывать меня. Перед глазами мелькали образы моего детства.

— Сколько лет тебе было тогда, дон Хуан? — спросил я, чтобы как-то отвлечься.