— Когда воин обрел терпение, он на пути к своей воле. Он знает, как ждать. Его смерть сидит рядом с ним на его циновке. Они друзья. Смерть загадочным образом советует ему, как выбирать, как жить стратегически. И воин ждет! Я бы сказал, что воин учится без всякой спешки, потому что он знает, что он ждет свою волю. Однажды он добьется успеха в свершении чего-то, что обычно совершенно невозможно выполнить. Он может даже не заметить своего необычного поступка. Но по мере того, как он продолжает совершать необычные поступки, или по мере того, как необычные вещи продолжают случаться с ним, он начинает сознавать проявление какой-то силы, силы исходящей из его тела по мере его прогресса на пути знания. Сначала она подобна зуду на животе или жжению, которое нельзя успокоить. Затем это становится болью, большим неудобством. Иногда боль и неудобство так велики, что у воина бывают конвульсии в течение месяцев. Чем сильнее конвульсии, тем лучше для него. Отличной воле всегда предшествует сильная боль.
Когда конвульсии исчезают, воин замечает, что у него появляется странное чувство относительно вещей. Он замечает, что может, фактически, трогать все, что он хочет, тем чувством, которое исходит из его тела — из точки, находящейся чуть ниже, или чуть выше пупка. Это чувство есть воля, и когда он способен схватывать им, можно смело сказать, что воин — маг, и что он обрел волю.
Дон Хуан остановился и, казалось, ждал моих замечаний или вопросов. Я был слишком занят мыслью, что маг должен испытывать боль и конвульсии, и мне было неудобно спрашивать его, должен ли я также пройти через это. Наконец, после долгого молчания, я спросил его об этом, и он рассмеялся, как будто ждал этого вопроса. Он сказал, что боль не является абсолютно необходимой и что он, например, никогда не испытывал ее, и воля просто пришла к нему.
— Однажды я был в горах, — начал он, — и натолкнулся на пуму, самку. Она была большая и голодная. Я побежал, и она погналась за мной. Я влез на скалу, а она остановилась в нескольких футах, готовая к нападению. Я стал бросать в нее камни. Она зарычала и собралась атаковать меня. И тогда моя воля полностью вышла; я остановил пуму до того, как она прыгнула. Я поласкал ее своей волей. Я действительно потрогал ею ее соски. Она посмотрела на меня сонными глазами и легла. А я побежал как сукин сын, не дожидаясь, пока она оправится.
Дон Хуан сделал очень комичный жест, изображая человека, которому дорога жизнь, бегущего и придерживающего свою шляпу.
Я сказал ему, что мне неловко думать, что меня ожидают только самки горных львов или конвульсии, если я хочу воли.
— Мой бенефактор был магом с большими силами, — продолжал он. — Он был воин до мозга костей. Его воля была действительно его самым чудесным достижением. Но человек может пойти еще дальше. Человек может научиться
— Меня бросает в дрожь при одной только мысли об отрешении от всего, что я знаю, — сказал я.
— Ты, должно быть, шутишь! Тебя должно бросать в дрожь не от этой мысли, а оттого, что впереди у тебя нет ничего, кроме рутинного повторения одних и тех же действий в течение всей жизни. Представь человека, который из года в год выращивает кукурузу, и так до тех пор, пока он уже не в силах встать. Его мысли и чувства, все лучшее в нем бесцельно крутится вокруг того, что он все время делал, вокруг выращивания кукурузы. Как по мне, так нет более ужасающей потери (растраты).
Мы — люди, и наша судьба, наше предназначение — учиться и быть заброшенными в новые непостижимые миры.
— Что, новые миры — это реальность? — спросил я наполовину в шутку.
— Глупый ты! Мы еще только в самом начале пути.
Глава 11
Я выполнил все поручения дона Хуана и думал, что он опять отправит меня домой, как делал последние несколько раз. Но он сказал, чтобы я остался, а на следующий день, 28 июня 1969 года, около полудня, предложил снова выкурить смесь.
— Я снова увижу стража?
— Ни в коем случае. На этот раз — кое-что совсем другое.