Отдыхай с Гусом Хиддинком: четыре анекдотичные футболяшки

Оплеухи судьбы сыпались на Римского-Корсакова, как яблоки на Ньютона. Карина манкирует им. Не воспринимает его всерьез. Ей с ним не интересно. К тому же она совершенно не понимает его значимость в культурной жизни России. А объяснить ей не удается из-за череды враждебных обстоятельств. Но сейчас ему нужно изъявить свою современность и заманить их к себе, где он будет чувствовать себя раскрепощенно, сможет показать им как бы невзначай многочисленные дипломы, интервью в журналах и газетах, коллекцию дисков с его произведениями. Комната с архивом должна произвести на пришельца из ангельских сфер сильное впечатление. Он пообещает написать в ее честь сюиту. И тут, конечно, она восхитится им, начнет относиться к нему уважительно. А у женщин где уважение, там уже совсем близко любовь и желание завести семью. Впрочем, так далеко Николай Андреевич не хотел заглядывать – сейчас надо как-то заманить ее домой вместе с этим сверхкоммуникабельным субъектом.

– Поедем ко мне. По дороге купим пиво. Вы какое любите, разливное или в бутылках? – Композитор заискивал перед молодежью.

– Сначала попробовать, а потом понимание, какое брать, – неопределенно брякнул Юлий.

– А я в жестянках люблю. – Опять Карина вы–ступила с особым мнением.

– Десять банок – и можно смотреть, – солидаризировался Юлий.

– Вот и замечательно, – подсюсюкнул Николай Андреевич, – тогда ко мне.

– Отойти не помешает, – захлопнул ноутбук Юлий.

– И мне тоже туда. – Карина идеально понимала язык полунамеков и недосказанностей Юлия.

Николай Андреевич остался урегулировать финансовый вопрос с официантом. К счастью, у него оказалась требуемая сумма без сдачи, и он сразу устремился в тамбурчик, откуда можно было попасть и в туалет, и во множество других неизвестных мест – во всяком случае, дверей без табличек хватало. А вот людей – вообще никого. Пустота, правда, просуществовала совсем недолго.

Возникли две фигуры. В шарфиках, естественно. Но не красно-белых. Хотя красный цвет присутствовал. Едкий красный. С ним соседствовал синий. Новая гамма дала Николаю Андреевичу надежду на мирное сосуществование с юными посетителями кафе, но они незамедлительно задушили веру в лучшее.

Униженный, дисквалифицированный из оперы композитор захрипел – безжалостная рука сковала его горло, и голос безо всяких намеков на гуманизм потребовал от него сдачи друзей.

– Где парочка отморозков, с которыми ты сидел у окна?

– Не знаю.

– Врешь, старый дикобраз!

– Мы расстались здесь, и я их больше не видел.

– Сейчас ты с жизнью расстанешься, упырь млекопитающий. Разводить нас вздумал?

Тот, что угрожал, для окончательного устрашения решил улыбнуться. И не прогадал. В его пасти начисто отсутствовал один из резцов и по соседству половина переднего зуба. Странно, но прореха не произвела на смятенную душу Николая Андреевича никакого эффекта, а вот недобитость переднего зуба прямо-таки заставила трепетать коленки. И в паху тоже стало как-то неспокойно. И то, что зуб обломился (или его обломили?) по диагонали, придавало ему какую-то демоническую свирепость.

Ноздри у подростков раздувались, учуяли исходящие от композитора испарения страха. Их кулаки округлились, и Римский-Корсаков приготовился ощутить на своем лице ярость и гнев фанатской расправы. Он даже закрыл глаза, чтобы не видеть звериную сторону человеческой натуры, но тут рука одного из нападавших вполне щадяще схватила его за шиворот и направила в ближайшую дверь.

Голова без трагических последствий для себя дверь открыла. И была тьма, и тьма объяла его, и он летел неведомо куда. Вокруг – что-то твердое, но не ребристое. Не лестница. Кажется, туннель, обшитый мягким материалом. Впрочем, перемещение в пространстве получалось довольно лаконичным и не–обременительным. Он оказался на краю трубы диаметром в три, а то и четыре человеческих роста. С одной стороны мягкий доброжелательный свет, с другой… улыбчивые милиционеры аккуратно поднимали к трубе юношей в пестрых шарфиках с эмблемами любимых клубов. Болельщики почему-то были голыми. Там и сям попадались и бывшие партнеры Николая Андреевича по MAGIC. За всем происходящим с удобного пьедестала наблюдал патлатый мужчина в длиннополых одеждах.

Он стоял за мольбертом и энергично наносил мазки. Строго и с сознанием важности собственного занятия. И вдруг он разглядел на том конце трубы растопыренного Николая Андреевича. Пауза на осмысление – и рассерженный голос, усугубленный эхом, начал перепалку:

– Что вы здесь делаете? Вы мешаете мне! – Акцент выдавал в нем голландца.

– То же самое могу спросить у вас. – Общение с болельщиками научило Николая Андреевича быть нахрапистым. – Я на родной земле, а вы что делаете в России?

– Разрешите представиться. Я – Иероним Антонио Ван Акен из Хертогенбоса. Мои соотечественники с недавних пор осваивают эту ленивую страну и учат ваших нерадивых игроков таинствам футбольной науки. Хиддинк, Адвокат – и, уверен, это только начало.

– А вы-то, господин Босх, тут при чем?

– Тренеры исправляют игру, а я нравы. И то, и другое полезно для вас.