Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра

Заимствуя из научной фантастики новые мотивировки, современная быличка до неузнаваемости их изменяет в духе молвы, модного предрассудка. Устные версии появления пришельцев из космоса шаржируют, пародируют, окарикатуривают научно-фантастический оригинал, ибо их подлинной почвой является вульгарная мифология, причем не только космическая. Так, по иным рассказам «очевидцев», неопознанные летающие объекты «оказываются» всего-навсего… шпионскими аппаратами, т.е., в отличие от древней мифологии, равно далекой от веры и от сомнения, в быличках причудливо сосуществует и то, и другое. Словом, перед нами отголоски псевдомифов, а вовсе не миф.

Зачем же понадобилось объяснять «познавательным мифом» — вопреки непознавательной природе и древней, и особенно новейшей мифологии, научно-фантастическую литературу, которая выступает как раз противовесом дурному мифотворчеству (и дурному фольклору)? Дело, оказывается, в том, что Т.Чернышёва выдвигает мифотворчество в центр современного искусства, об этом только рано, мол, ещё говорить — «нет необходимой временной дистанции». Но поскольку мифология ориентирована, по её мнению, «на обиходное сознание (хотя общеизвестно, что мифология — именно бессознательная жизнеориентация, т.е. она сама себе, если угодно, есть обиходное сознание, — А.Б.)… а искусство, художественное мышление всегда связаны с обиходным сознанием куда более прочными нитями, чем с наукой, можно предполагать, что современная мифология… готовит тем самым и базу для нового искусства»[329].

В этой тотальной мифологизации Т.Чернышёва забывает свое же собственное утверждение, что «мифотворческая… функция научной фантастики» уже в настоящее время «оказалась во многом исчерпанной»[330]. О каком тогда её будущем может идти речь? Но главное, как быть с тем непреложным, проверенным тысячелетиями опытом художественного развития, согласно которому базой искусства всегда была прежде всего сама действительность, какие бы формы и грани сознания — различные на разных исторических этапах — ни оказывали воздействие на художественную мысль?

Если обратиться к живому литературному процессу за то время, что истекло после этого «мифологического» предсказания, то литература определенно шла другими путями. Вспомним двойной интерес «реалистики» — к научной фантастике точно так же, как к сказочно-мифологической. Оправдывается совсем другое предвидение. И.Ефремов писал ещё в 1962 году, что «по мере все большего распространения знаний (не мифов! — А.Б.) и вторжении науки в жизнь общества (и в обиходное сознание тоже, — А.Б.), все сильней будет становиться их роль в любом виде литературы. Тогда научная фантастика действительно умрет, возродясь в едином потоке большой литературы как одна из её разновидностей (даже не слишком четко отграничиваемая), но не как особый жанр»[331].

Несмотря на то, что литературное развитие протекало на деле сложнее, все-таки хорошо различается предсказанная Ефремовым закономерность. Научная фантастика, хотя и сближается с другими литературными жанрами, не растворяется, однако, в мифофантастике, а вступает с ней в разнообразное взаимодействие. Она не утрачивает своей оригинальности как художественное сознание современного типа и своих собственных жанровых форм. Она выполняет немаловажную роль и в развитии других жанров — участвует в фантастико-реалистической прозе, драматургии, поэзии. В литературной сказке наших дней чудесные мотивы и образы выступают как дополнительные к научно-фантастическим (а не наоборот) и т.д.

И задача как раз в том, чтобы рассмотреть её связи с фольклором и мифологией, не подменяя ни научную фантастику сказочно-мифологической, ни эту последнюю — научной. Но это вовсе не значит, что, например, «апелляция к мифу» бесперспективна, как полагают Е.Неёлов и В.Рогачев в статье «Миф и научная фантастика (об одной критической точке зрения)». Присоединяясь к основным положениям полемики литературоведов с «мифологической» концепцией Т.Чернышёвой, вряд ли можно согласиться с их выводом, будто бы в связях научной фантастики с древним мифом «нет ничего специфического»[332].

Именно специфическое выступает в глобальности, космизме как научно-фантастических, так и мифопоэтических моделей мира — на такие масштабы редко претендует нефантастическая литература. Не случайно контаминации этих моделей придают своеобразие таким реалистическим произведениям, как «Буранный полустанок». Специфичность, далее, в том, что те и другие модели непосредственно соотносят человека с природой, тогда как реалистическую литературу интересуют по преимуществу социальные отношения. И, наконец, открывает новые возможности анализа как научно-фантастической, так и мифопоэтической образности по-своему специфичный для той и другой подход к действительности с точки зрения красоты целесообразного (кстати сказать, отсутствующий в дельной аргументации Е.Неёлова и В.Рогачева).