Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра

В статье А.Громовой в 5-м томе «Краткой литературной энциклопедии» поз названием «Научная фантастика» именно эта фантастика откровенно третируется[448]. Жюль Верн здесь где-то внизу на шкале литературных ценностей: в библиографическом списке пропущены признанные отечественные монографии об этом основоположнике жанра, так же как и о его советском последователе И.Ефремове, и не указаны литературно-критические статьи И.Ефремова А.Беляева. Зато одно из заглавных мест предоставлено А. и Б.Стругацким, как известно, давно уже отказавшимся от научной фантастики. Упоминанию для проформы нашего выдающегося научного фантаста И.Ефремова опять же соответствует пропуск содержательной монографии о нем, точно так же, как и его собственных литературно-критических статей, отстаивающих приоритет научно-фантастического метода.

Не удивительно поэтому, что и в последующем выступлении на страницах «Литературной газеты» А.Громова писала: «Единственная пока монография по вопросам научной фантастики — „Русский советский научно-фантастический роман” А.Ф.Бритикова — сколько-нибудь надежным теоретическим подспорьем в работе служить не может»[449]. Не автору, разумеется, оспаривать мнение о своей книге. Но речь сейчас совсем о другом. А именно: общеизвестно, между тем, что теоретические вопросы научной фантастики интересно и широко трактовались в монографиях о Жюле Верне, Г.Уэллсе и И.Ефремове. Известно также, что за несколько месяцев до статьи А.Громовой вышла еще одна монография — «В мире мечты и предвидения» Н.Чёрной, — и тоже осталась ею «не замеченной». Сама постановка вопроса в книге Н.Чёрной, очевидно трактующая как видно из подзаголовка о «Научной фантастике и художественных возможностях (!)» — не могла послужить А.Громовой подспорьем в «работе» по перевертыванию картины развития современной фантастики вверх ногами.

Словом, вместо объявленного А. и Б.Стругацкими «сосуществования» вненаучная фантастика весьма активно стремится к самоутверждению.

Стругацкие аргументировали свою приверженность «условно-позитивной» фантастике тем, что она, по их словам, «пребудет вовеки», тогда как жизнь научной фантастики якобы ограничена тем отрезком времени, в течение которого «развитие естественных наук достигнет стадии насыщения и интересы общества переместятся в другую область»[450]. Гипотеза насчет «насыщения естествознанием», существует, и возможно, что технологической фантастике в самом деле когда-нибудь суждено зачахнуть. Но наступит ли год или столетие, когда человечество настолько прессытится знанием самого себя, что писателям ничего не останется, как погрузиться в чисто художественные приемы? Во всяком случае, Стругацкие ничего не говорят о социальной научной фантастике — словно её уже нет.

А как быть с мнением классиков реализма — от Тургенева до Чехова и Горького, что поэтика художественной литературы, например пейзажа, уже претерпевает изменение под воздействием научного мироотношения? С этим авторитетным мнением хорошо согласуется обоснованный прогноз И.Ефремова о сближении научно-фантастической и обычной «бытовой» литератур. По мысли И.Ефремова, они обе движутся к какому-то синтезу[451]. В отличие от предсказания А. и Б.Стругацких этот прогноз учитывает не только научно-мировоззренческую, но и литературно-эстетическую составляющую процесса. Это подкрепляется работами Т.Чернышёвой (подробней о них речь далее), показавших неизбежность сближения фантастической и реалистической ветвей художественной литературы не только в связи с их внутренней эволюцией как форм искусства и сознания, но и в связи с усложнением отношения искусства к действительности в условиях современной цивилизации.

Оставим, однако, прогнозы и вернемся к действительному состоянию литературы. А. и Б.Стругацкие в своей, казалось бы, универсальной системе направлений и жанров не нашли места научной социальной фантастике, тогда как именно для неё обоснованность допущений в наше время имеет исключительное значение, что было очевидно ещё А.Беляеву. Практика современной научной прогностики показывает, правда, что социальные предвидения более предположительны, чем естественнонаучные.

Ясно также, что художественному «человековедению» противопоказана логическая жесткость чисто научного прогноза. В художественном творчестве жизненное явление не только экстраполируется с научной объективностью, но и подвергается субъективной эмоциональной оценке. В художественном методе научной фантастики сохраняется личностный характер, отличающий искусство от науки. Но все это не снимает проблему научной обоснованности, а лишь придает своеобразие фантастическим допущениям.