Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра

Нет возможности привести все работы, обсуждающие прогностическую функцию как центральный момент метода научной фантастики. Надо только сказать, что не все авторы согласны с такой её трактовкой. Е.Тамарченко, например, считает, что «основной функцией социально-философской фантастики является выбор  — понятие более широкое, чем прогнозирование. В переломные моменты истории (подразумевается: истории, фантастически измененной, — А.Б.) открываются горизонты буквально во всех направлениях — в прошлое так же, как в будущее»[468]. Читатель вместе с героями производит выбор того или иного направления, того или иного пути. Е.Тамарченко — сторонник действительно обоснованного выбора: он хорошо сознает, что читатель потому и получает возможность примеривать фантастические ситуации к каким-то реальным, что на эти последние опиралось воображение автора. Но тогда, стало быть, в основе «категории выбора» — все та же категория прогноза, только в усложненном и развернутом варианте — направленная от настоящего одновременно и в будущее и в прошлое.

Е.Тамарченко напоминает, что непосредственное обращение к науке присуще не только современной фантастике, но и нефантастическому искусству (литература просветителей, Флобер, Золя, научный детектив, философско-социальный роман Леонида Леонова). Но, стало быть, именно категория научно-фантастического прогноза проводит между ними принципиальную демаркационную линию, именно она придает фантастике, по справедливому замечанию Е.Тамарченко, свойство «сильнее и очевиднее других типов литературы» выражать тягу к новому[469].

Несмотря на то, что в современной фантастике (особенно в социальной) научно-фантастический прогноз широко комбинируется с условно-литературным приемом, прогностическая функция остается основополагающей. Через прогноз осуществляется специфическая типизация, а в прогнозировании желательных или нежелательных тенденций реализуется партийная оценка действительности. Прогноз выражает идеал настоящего и является критерием прошлого, а направленность прогноза в прошлое, точно так же, как и в будущее, делает его своего рода перекрестком художественных времен. И как раз потому, что направленность прогнозирования не ограничивается будущим, через категорию будущего прогноз окрашивает всю современную фантастическую литературу.

На это указывает и читательское восприятие. Так, данные социологического исследования, проведенного под руководством З.Файнбург, показали, что большинство читателей ценит научную фантастику «прежде всего (!) как „литературу о будущем”»[470]. Не следует только противопоставлять, как это делал один из участников дискуссии в «Литературной газете» (повторяя ошибку «предельщика» В.Немцова)[471], интерес к будущему интересу к настоящему. Фантастика как раз и выражает взаимосвязанность того и другого в человеческом сознании.

Сегодня уже ясно (хотя и не стало ещё общеизвестной истиной), что художественно-фантастический прогноз несводим буквально ни к научному предсказанию, ни к чисто условному допущению. И то и другое составляет как бы две стороны одной медали и находится в сложном и подчас причудливом соотношении. «Обычная» литературная условность обладает удивительной способностью превращаться во вполне «патентоспособную» гипотезу и наоборот, причем эти метаморфозы могут повторяться неоднократно. Жюль-верновский полет из пушки на Луну долго считался хрестоматийным примером ошибочной научной фантазии, а современным читателем воспринимается как условный прием. В самом деле, никакой колоссальный ствол не способен придать снаряду космическую скорость. Между тем Жюль Верн не просто ошибался: он как художник использовал психологическую иллюзию своего века насчет неограниченных возможностей простого увеличения масштабов техники. Но со временем аналогия с составной ракетой подсказала инженерам, что если пушечные стволы вложить друг в друга, наподобие матрешек, то при выстреливании скорости сложатся и дадут искомую.

Жабры беляевского Ихтиандра и сегодня все ещё смелая фантазия. Но с самого начала это фантастическое допущение было одновременно и поэтическим символом, воплощавшим мечту о безграничной физической свободе человека, а ныне биологическая приспособляемость сухопутного организма к водной стихии — серьезная научная проблема.

Природа этих переходов ещё не до конца ясна. Можно предположить, что они обусловлены не только постепенным распространением научной логики на условно-поэтическую, но и обратным воздействием поэтических ассоциаций на научную логику. Заключенная в научно-фантастическом прогнозе диалектика научного и художественного мышления дает ключ к структуре самой фантазии — этой наиболее общей категории фантастической литературы.