Отечественная война 1812 года глазами современников

Положение нашего посольства было самое неприятное. Двор Саксонский, совершенно преданный Наполеону, оказывал нам холодность, равно как и большая часть жителей, Отступление от границы 9 из страха к своим поработителям. Все нас чуждались и бегали, как чумы. Те, которые и были расположены к нам, боясь прогневать своих повелителей, обходились с нами весьма осторожно: останавливались на пару слов в закоулках и оглядываясь, чтоб их не приметили. Успехи оружия французского были до того времени столь велики, и армия их столь многочисленна, что многие полагали гибель России неизбежною. Положение наше было тем неприятнее, что, без объявления войны, мы находились между врагами, а утешало нас то, что некоторые из них весьма неохотно шли против России, чувствовали неправость своего дела, а иные, предвидя трудности, сопряженные с сим походом, и твердую оборону россиян, как будто предчувствовали участь, их ожидавшую[1].

Чванство французов было несносно. О приготовлениях своих говорили они с чрезвычайною наглостью, не оставляя без соображения затруднений, которых дóлжно было ожидать в сем походе. Они не упускали из виду степей, малонаселенности, трудности продовольствия и с уверенностью говорили, что у них все придумано. «Например, в рассуждении продовольствия, — говорил один из дипломатов французских на большом обеде, в присутствии нашего посольства, — у нас сделаны легкие фуры, наполненные рисом, и каждая из них запряжена волом. Рис, чрезвычайно питательный, будет служить сытною пищею, а дерево фуры — на разведение огня». Такого рода разговоры случалось нам слышать очень часто в больших собраниях. Благоразумие требовало оставлять их без внимания и пропускать между ушей, как неслышанное.

О русских до 1812 года имели мнение, совершенно противное тому, которое имеют после великодушного их поведения в сию достопамятную войну. Меня часто забавлял доктор мой, добрый старичок, который посещал меня почти ежедневно. С тщанием расспрашивал он меня о войсках наших и особенно о казаках, желая знать, точно ли они такие грабители, как о них шла молва. «Успокойте меня, — говорил он, — неужели русские ничего не щадят? Останутся ли целы мои виноградные сады в окрестностях Дрездена, ежели казаки к нам придут?» Я радовался предчувствию старика, что русские могут посетить берега Эльбы, и старался, сколько мог, вывести его из заблуждения насчет наших солдат, присовокупляя, что такое мнение о них простительно было иметь сто лет назад и что кротость и человеколюбие императора Александра должны его совершенно успокоить в сем отношении. «О! Сердце Александра мы знаем, но боимся казаков; к тому же мы напуганы прусскими ядрами: вы видели их довольно в стенах дрезденских».

Между тем Наполеона ждали. 15 мая нового стиля поехали к нему навстречу в Фрейберг король и королева Саксонские[2]. На другой день, для прибытия его, повещено было от полиции иллюминовать город и ставить зажженные свечи на окнах. Тот вечер провел я в кругу одного почтенного соотечественного семейства, находившегося тогда в Дрездене для воспитания детей и которое, подобно всем добрым русским, питало сильную ненависть к поработителям большей части Европы и скрытному врагу Отечества нашего. Тут собралось несколько соотечественников наших, одушевленных истинною любовью к России. Даже гувернантка, швейцарка, жившая в сем доме, ненавидела Наполеона. Хозяйка, с свойственною иногда женщинам решительностью, не хотела зажигать свеч на окнах, и мы насилу могли уговорить ее следовать благоразумию, исполнив требование полиции.

Среди такого общества, одушевленного одинаковыми чувствами, всякий сообщал безбоязненно свои мысли, и надобно признаться, что Наполеону доставалось… Всякий ему желал и прорекал гибель; но как ни придумывали, а не могли придумать всех напастей и поражений, претерпенных им в России, истребления 500-тысячной его армии, двукратного вшествия российских войск в Париж и дарованных Александром мира и свободы Европы!

Войска французские, саксонские и городская гвардия (Garde bourgeoise) в ожидании Наполеона выстроились фронтом по обеим сторонам улиц, от Фрейбергских ворот до дворца. Наконец в 11 часов вечера услышали мы колокольный звон и пушечную пальбу, возвещавшие приезд Наполеона.

Посмотрев в окно на экипажи приехавших монархов, мы собрались в кружок и тихим голосом говорили о Родине.

Отступление от границы И нашей и угрожавшей ей жестокой войне. Мы были грустны, но бодрость, свойственная россиянам, нас не оставляла, и с душевным удовольствием могу повторить слова всех, тогда присутствовавших, что Россию покорить нельзя. Потом говорили о необходимом скором нашем отъезде из Дрездена. Кто собирался в Теплиц или другое место австрийских владений, кто спешил возвратиться в Россию. Прелестная дочь хозяйки пропела: «Ах, скучно мне на чужой стороне»[3], — и мы разошлись.