Отечественная война 1812 года глазами современников

Не давая веры сим словам и боясь быть малодушным, я поехал далее и встретил лекаря, скакавшего во всю прыть в бричке, запряженной двумя лошадьми. Несколько раз кричал я ему, прося остановиться, что он насилу исполнил, сказав мне весьма скоро: «Французы в Ковно; я насилу ускакал от них». Тут не осталось мне сомнений в рассуждении перехода французов чрез границы наши.

Скорее приказал я поворотить назад. Приехав обратно на станцию, нашел я там между поляками совсем другой дух, нежели при первом моем приезде. «Зачем вам лошадей? — говорили они. — Ваша подорожная на Ковно, вам незачем ехать назад». Сердиться и употреблять насилие было бы не у места. Деньги помогли; посредством их я получил лошадей и поскакал как можно скорее в Вильно. Когда я туда приехал, то, по курьерской моей подорожной, казак от заставы проводил меня к дежурному генералу, которому я тотчас сообщил мои известия; но он не поверил и обратил разговор в шутку, присовокупив, что казаки не замедлили бы дать знать о военных действиях, если б они начались.

Оставив его в обманчивой надежде, я поспешил явиться к начальнику моему графу Н. П. Р<умянцеву>. Он принял вести мои иначе, то есть с должным благоразумием; повел меня в кабинет и, написав со всею подробностью сказанное мною, отослал бумагу к императору. Между тем явился посланный за мною от главнокомандующего <М. Б. Барклая де Толли>. Он весьма подробно расспрашивал меня обо всем, со мною встретившемся, но — основываясь на том, что не имеет донесений по сему предмету от казаков, казалось, не поверил моим известиям[10].

Таковое спокойствие духа военных дало мне думать, что я могу без опасения пробыть в Вильно до наступающего утра, чтобы окончить некоторые дела. В тот день вечером, возвращаясь поздно домой, заметил я очень много жидов небольшими толпами в тайных совещаниях. Я думал, что дело у них идет о торговых спекуляциях или провиантских поставках; но после узнал, что они, сведав о причине моего возвращения, а может быть, извещенные чрез своих единоплеменников, проворных на все, о начатии военных действий, совещались между собою.

На другой день поутру увидел я Вильно в величайшем смятении, ибо в ночь казаки дали знать о переходе французских войск чрез границы наши. Улицы наполнены были бегущими, шум, крик раздавались в них. Множество экипажей выезжало; другие приготовлялись к отъезду.

Я поспешил в канцелярию графа Н. П. Р<умянцева>, и там первая моя встреча была с князем К., который повторил мне общую весть, присовокупив, что император, получив чрез казаков подтверждение моего известия, написал графу Н. П. Р<умянцеву>: «Ce que W. a dit, est l’exacte vérité»[11]. Итак, судьба назначила мне быть первым вестником начатия достопамятной войны 1812 года.

Между тем я крепко раскаивался, что не выехал накануне. Лошадей на почте совсем не было. Нанять и даже купить было невозможно, потому что все уезжали, кто как мог. Курьерская подорожная меня спасла. Я предъявил ее бывшему тогда виленскому полицмейстеру, человеку обязательному и расторопному; он дал мне жандарма с тем, чтобы взять первых обывательских лошадей, которые попадутся. Мне встретилась кабриолетка, заложенная парою англизированных лошадей. Жандарм ее остановил; кучер хотел сделать сопротивление, но доводы жандарма были сильны. Лошади взяты были насильно; я на них отъехал две станции по Белорусскому тракту в Петербург и таким образом спасся от французов.

А. В<едемейер>.

Сын Отечества и Северный архив[12]. 1829.

T. 1. № 4. С. 200–213.

И. И. Гангарт [13] Воспоминания о 1812 годе

1

Западной армии, расположенной в отдаленных местах, присоединиться к 1-й. Князь Багратион, знаменитый быстротою наступления, отличался здесь хладнокровным распоряжением. В виду орд, упоенных успехом, он, отступая, не токмо не терял мародеров, но арьергард его брал ежедневно в плен неприятелей. Князь был при наступлении Кесарь, а при ретираде — Фабий[14]. Он достаточно сие доказал при Могилеве, где лучшего французского маршала Даву смешал своими маневрами.

Да позволено мне будет к величию дел военных присовокупить и черту доброты души его. Во время ретирады, неподалеку от Бобруйска, князь Багратион, отстав от армии с одними только конвойными, чтоб удостовериться, исполняются ли в точности отданные им повеления, наехал на солдата, который отлучился от полка для шалостей.

Главнокомандующий, разгневавшись, закричал на него, что велит его расстрелять, заколоть. Солдат, услышав его угрозы, пошел, но не слишком проворно. Князь, увидя сие, приказал его ударить. Донец, привыкший с малолетства свято исполнять повеления начальников и слышавший прежде, что командир говорил: расстрелять, заколоть, — вздумал, что сие самое ему поручается, и вмиг ударил в солдата острием дротика. Солдат упал, и кровь полилась из него ручьем.