Отечественная война 1812 года глазами современников

Полковник наш, желая прекратить действие одной неприятельской батареи, которая выхватывала ряды из наших колонн, скомандовал нашей батарее в атаку; мы бросились на передних отвозах, подскакали на картечный выстрел, дали залп ядрами и продолжали стрелять картечами, сбили батарею, она замолкла и снялась с места с подбитыми орудиями.

В это время малороссийские наши кирасиры схватывались с французскими латниками, ожесточение их было так велико, что они, поражая друг друга, проносились не единожды сквозь нашу батарею, рубились меж собою, не трогая нас; я изумился этой запальчивости, которая может иметь вероятие в глазах только очевидца.

Чтобы достигнуть моего назначения, я пустился во весь карьер; вдруг свалилась моя лошадь и я с нею, она лежала без задних ног; я бросился пешком, получа добрый толчок, от которого зазвенело у меня в ушах. Множество лошадей разгуливали и резво неслись перед мною; я схватил одну за мундштук; она, потеряв хозяина, летела прямо ко мне и остановилась в двух шагах, но ядро повалило и ее.

Достигнув пешком батареи Вейде, я увидел храброго офицера с пробитой пулею рукой, кровь текла из нее, но он не обращал внимания и радовался только искусному действию своей батареи. «По крайней мере, вели завязать себе рану, чтобы быть в силах исполнить приказание графа», — сказал я ему. Сильный, от природы неутомимый, он вырывался из рук солдата, который, заложив рану куском пакли, завязывал ее платком и продолжал кричать: «Второе и третье орудие — по правой колонне! Хорошо, ребята, мастерски, недаром выстрелы!»

Мы пожали друг другу руки, и я возвратился; не более получаса я был в отсутствии, но уже не застал у себя многих на батарее; ядра свистали, рикошеты их бороздили землю, осколки гранат летали.

Раненный в пятку поручик Давыдов спокойно сидел в отдалении и читал Юнга[58], с которым он никогда не расставался; неприятельские выстрелы летали мимо его. «Что ты делаешь?» — «Надобно успокоить душу и приготовиться к смерти, — отвечал он хладнокровно, — мне с вами не остается ничего делать, я исполнил свой долг».

Вечный его соперник в мнениях, тяжелораненый поручик Неронов прощался со мною глазами, которые ту же минуту сделались неподвижны. «Не оставляйте, братцы, места и поклонитесь родным», — сказал он тихо и замолк навсегда. Сердце мое затрепетало, потеря благородного этого товарища прибавила ему новую рану. Мрачный, печальный, он целый день говорил о смерти, которую прозревал.

Солдаты, увидев меня, все воскликнули: «Слава Богу, ваше благородие, что вы живы; мы думали, что латники вас изрубят и помочь нельзя б было; а как убили лошадь вашу, то и попрощались с вами». Они, говоря это, работали отчаянно, только один огорчил меня. Подавая заряды из ящиков, он каждый раз скрывал за него свою голову, когда прожужжит ядро или мелькнет дымящаяся граната, действуя, впрочем, целый день как храбрый солдат.

Я вызвал его, зарядили орудие, поставили его перед самым жерлом: «Вот так должны умирать негодяи», — сказал я и взял пальник в свои руки. «Виноват, ваше благородие, этого вперед не будет, что-то тоска напала». Я простил его и отослал опять к зарядному ящику; но лишь он открыл его, чтобы достать заряды, неприятельская граната лопнула в самом ящике, ящик взорвало, и солдата не нашли. «Вот, ребята, — сказал я, — как Бог наказывает трусов». Лошадей отбросило, опалило, но они остались живы; бедные животные смирно остановились на этом месте.

Выстрелы бывали иногда удивительно удачны. Так, один раз неприятельское ядро попало в верхнюю часть орудия, отдало его, сбило мушку, сделало впадину и отскочило; солдаты шутя и остроумно говорили: верно, не по калибру пришлось. Другой выстрел был еще страннее: под орудием на самой оси висела корзина с рожью (запас артиллерийских солдат); ядро пробило корзину, прошло сквозь рожь и оба бока корзины, сделало углубление на оси орудия, и уже после сражения изумленные солдаты нашли его в корзине и долго хранили, как подарок от французов.

Но в одну из смертельных минут спасение наше с поручиком Тишининым было чудесным. Батарея наша должна была мгновенно сняться, орудия были взброшены на передки, и она неслась уже на рысях. Остановившись, чтоб положить на лафет некоторых раненых, мы догнали свои орудия, и как верховые лошади наши были убиты, мы хотели оба вскочить на лафет одного из орудий; и не достигши его несколько шагов, как ядром перерезало правило, минуту раньше — и нить жизни нашей была бы прервана. «Бог хранит вас, верно», — заметили радостно солдаты.

Известный уланский герой, участвовавший во всех наших действиях и проголодавшись подобно нам, в одну из самых смелых рекогносцировок овладел большим горшком коровьего масла, который он добыл из французской зарядной фуры; солдаты бросились на горшок, разбили и в одно мгновение поглотили по кускам все масло. После сражения они набрали несколько грибов и жарили их на огне бивачных костров. «Худо, братцы, сделали, — сказал один из них, — что масло съели, поберечь бы до грибов».