Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том II

Раз нет армии и флота, раз страна разорена, бюрократия покорна, а верховная власть попала в иные руки, исход дела представляется несомненным в Испании, как и в Италии. Наполеон знал, что знать невежественна, что народ одичал и предан монархии и духовенству, что духовенство, эту единственную силу, с которой он считался, легко склонить на свою сторону провозглашением основного закона, по которому католицизм признавался единственной допускаемой религией в стране, и он с полной уверенностью посылал нового короля править новым завоеванием, из которого рассчитывал извлечь не мало пользы и в смысле борьбы с Англией, и в отношении усиления своих морских сил. Рядом распоряжений предписано было посылать в Испанию рабочих для сооружения кораблей и судов из испанского строевого леса. Опасения восстания были слабы. Восстанию 2 мая значения не придавали: оно было, видимо, подстроено в целях оправдать угрозу, адресованную Фердинанду, провозглашение которого королем не входило в планы Наполеона; угрозу, что «если хоть один французский солдат будет убит из-за мятежа, то он поступит с Фердинандом, как поступил с отцом его»; угрозу, преподнесенную Фердинанду в ту минуту, когда этот последний находился на пути в Байонну, вызванный туда Наполеоном, чтобы покончить с старой монархией последних Бурбонов.

Но дела сложились иначе, чем рассчитывал Наполеон, привыкший иметь дело со странами, где сила центральной власти достигла больших размеров и население приучено было к беспрекословному повиновению.

«До сих пор, — писал уже с первой стоянки в Виттории Иосиф Наполеону, — никто не говорил вам всей правды. Верно то, что ни один испанец не стоит за меня, исключая небольшого числа лиц из центральной хунты», т. е. чинов кастильской бюрократии. И когда Иосиф вступил в Мадрид, впечатление того, с чем придется иметь дело новому королю, получилось полное. В день въезда Иосифа Мадрид представлял ту же картину, как и 3 мая, день спустя после подавления мятежа: улицы были пусты, магазины закрыты, двери и окна во всех почти домах заперты. Вместо флагов, которых нигде не было видно, в некоторых домах висели грязные тряпки. Масса жителей убежала из города, а по рукам ходили карикатуры на Иосифа, распускались про него грязные сплетни.

Обезглавленная Наполеоном Испания продолжала жить, более того: она только теперь стала воскресать. Еще с конца XV в. Испания превратилась в единое государство, а в XVI торжество и господство Кастилии сделалось полным. Исчезли отдельные независимые королевства, пала независимость Каталонии и Арагона. Но созданное единое государство было и оставалось единым только по внешности. Единство создавалось здесь исключительно на том одном принципе, который господствовал в XVI в. почти повсюду, но в XVII в. уступал все более и более место другому принципу, — принципу административного и полицейского единства. В Испании государственное единство пытались создать исключительно на почве единства религии и веры. Все было направлено в сторону создания из всех подданных только католиков, ибо только тогда, когда в стране не будет ни одного иноверца, страна станет единой и сильной. Изгнали мавров, за ними проделали то же и с евреями. Остались только католики: не осталось иноверцев. Это значило, что одновременно с этими изгнаниями пропадало и то, что составляло источник богатства страны: промышленность, знания и наука, богатства, накопленные трудами ряда поколений. Страна гибла, падала, дошла до полного истощения и умственного маразма, до того, что в XVIII в. пришлось обращаться к иностранцам, чтобы удовлетворять потребностям населения и государства во всем, касавшемся промышленности, торговли, заводского дела, строения кораблей, управления финансами и проч. Объединение было достигнуто, но куплено дорогой ценой. Вся сила очутилась в руках духовенства, сделавшегося главным орудием и опорою этого единства, превратившегося в правительственный орган. Духовный трибунал — инквизиция, вот что было главным орудием светской власти в деле объединения. Страна была как бы оцеплена со всех сторон, ничто из того, чем жила и над чем думала Европа, не должно было заходить в Испанию ни с моря, ни через Пиренеи. Народ должен был жить своей собственной жизнью, своей собственной мыслью, под единым руководством инквизиции.

«Кто может на это смотреть?» (Goya)