Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том II

По поводу этого указа о правах Сената Чарторийский в своих записках говорит: «Льстили себя надеждою, что это первый шаг на пути к народному представительству, по которому намеревались постепенно подвигаться: мысль о реформе Сената состояла в том, чтобы лишить его функций исполнительной власти, предоставить ему права высшего судилища и сделать его постепенно чем-то вроде высшей палаты, присоединив к ней со временем депутатов от дворянства, которые, вместе с Сенатом или собранные отдельно, участвовали бы в совещаниях, имеющих целью представить государю точные сведения о том, как ведут дела его министры и на сколько пригодны законы и общие постановления, уже действующие или лишь проектируемые. Все это не было осуществлено, и дела скоро приняли… совершенно другой оборот». Мысль о привлечении в Сенат представителей дворянства высказывал в неофициальном комитете сам государь, а в Совете — Мордвинов. Государю были известны и нравились даже еще менее удачные предложения Державина. Мысль о верхней палате также промелькнула в неофициальном комитете[75]. Но даже и при осуществлении в полном виде предположения, указанного Чарторийским, причем в Сенате или рядом с ним образовывалось бы дворянское представительство с характером совещательного и контролирующего деятельность исполнительной власти учреждения, оно было бы далеко ниже того «государственного сейма» из двух палат, который был проектирован Сперанским в его записке 1802 г. Эта мысль, быть может, потому и не была развита им подробнее, что из сношений с Кочубеем он убедился в неосуществимости тогда своих мечтаний.

Граф П. А. Строганов (Монье)

В заседании неофициального комитета 17 марта 1802 г. Новосильцев заявил, что он показывал Лагарпу план общего устройства империи, который возможно будет осуществить со временем, «когда умы будут подготовлены к представительному правлению», и что Лагарп очень одобрял этот проект. Быть может, часть этого труда сохранилась в бумагах Новосильцева, хранящихся в рукописном отделении Публичной библиотеки. Здесь есть собственноручный проект Новосильцева (часть которого есть далее и в копии). Первая глава «Книги предварительной» говорит о законе; вторая глава посвящена вопросу «о правах»: 1) личной безопасности, 2) личной свободы и 3) частной собственности, причем местами видно некоторое влияние Великой английской хартии 1215 г. и закона Habeas corpus 1679 г. Автор возбуждает вопрос о том, как бороться против нарушения прав. «Права политические, человеку принадлежащие, — говорит Новосильцев, — могут быть нарушены или равными ему, или самим начальством… В Англии от нарушения сих прав со стороны начальства ограждает: 1) конституция земли, власть и преимущества парламента; 2) ограничение власти государя, которая без согласия народа распространена (т. е. увеличена) быть не может; 3) право неотъемлемое (вариант: „право для каждого“) иметь прибежище к судам». Говоря о «совете императорского величества» и его министрах, Новосильцев упоминает об их «ответственности», но совершенно не развивает этой мысли.

Когда Сенат попробовал в 1803 г. воспользоваться своим правом делать представления об указе, исполнение которого неудобно или несогласно с другими законами, то это вызвало сильное неудовольствие государя, и было разъяснено, что оно относится лишь к тем законам и указам, которые изданы до 8 сентября 1802 г. Чарторийский замечает в своих записках, что отношение императора к Сенату показало его характер в истинном свете. «Великие помыслы об общем благе, — говорить он, — великодушные чувства, желание принести им в жертву собственные удобства и часть своей власти, отказаться, наконец, от неограниченного могущества, чтобы тем вернее обеспечить в будущем счастье людей, подчиненных его воле, все это некогда искренно занимало императора, все это занимало его и теперь, но было скорее юношескими мечтами, чем твердым решением зрелого человека.

Император любил лишь формы свободы, как любят зрелища. Ему нравилась внешняя сторона народного представительства, и это составляло предмет его тщеславия; но он желал только форм и внешнего вида, а не действительного его осуществления; одним словом, он охотно согласился бы на то, чтобы весь мир был свободен при том условии, чтобы все добровольно подчинились исключительно его воле». Приведенные слова были написаны Чарторийским уже после того, как отношение императора к польской конституции заставило его друга в нем разочароваться, но Россия не получила и того, что дано было Польше.