Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том V

«Наполеон — проказник,
Друг ада, сатаны согласник,
И трус великий и подлец»

(«Собр. стих.», ч. I, 174).

Он — апокалипсический «таинственных числ зверь», и имя его, как вычислил дерптский проф. Гецель, содержит в себе число звериное 666, а 1813-ый год есть тоже 666-ой от начала Москвы, — год, в который Антихрист должен родиться и погибнуть:

«В Наполеоне ад грозился,
И ад сей Богом истребился».

Набрав «двадцать орд с буйной сволочью», он в царство русское вошел разбойником, чтобы «в цепи тяжкие заковать славян, возмущением помрачить их честь… мнимой вольностью обольстить умы»:

«Я грез глашатая рабам
Свободу дам,
И прах от ног моих полижут в униженьи»…

Так «мнил» Наполеон, но ошибся: «мы буйной вольности не завидуем», а «рабы» — русские поселяне — поют такую песню русским воинам:

«Мы в довольстве, мы в приволье,
Есть хлеб — соль, спокойно спим;
В русском царстве нам раздолье,
И чужбин мы не хотим.
Золотеют наши нивы;
Тучны травы во лугах:
Мы в домах своих счастливы,
Рай — житье нам в деревнях»

(«Собр. стих. 1812 г.», ч. II, 235 стр.).

«Господа, какой бритвой вы сделаете мне бороду?»

— «Английской бритвой!»

(Теребенев).

Такова консервативная дворянская идеология, которую мы найдем в это время не только в «поэзии»: «мы страшились последствий от сей войны, совершенно противных тем, какие мы теперь видим (писал 27 окт. 1812 г. А. И. Тургенев кн. Вяземскому): отношения помещиков и крестьян не только не разорваны, но еще более утвердились. Покушения с сей стороны наших врагов совершенно не удались им, и мы должны неудачу их почитать блистательнейшей победой, не войсками нашими, но самим народом одержанною» («Остаф. архив», т. I, стр. 5–8).

Перемен вообще не нужно:

«Европа с Францией алкала
России пременить судьбу»…

но мы «останемся в надежде, что будем жить, как жили прежде» (кн. Ник. Кугушев, ч. I, 244). Ту же консервативную тенденцию проводит написанное кадансированной прозой в фальшиво-народном стиле, бывшем тогда модным, «Послание Серединской станицы козака Ермолая Гаврильевича к атаману своему Матвею Ивановичу» (Платову. См. «Сын Отечества», 1813 г., ч. V, стр. 185). «Не под стать нам ваши норовы», обращается автор к французам, и приводит примеры крутой расправы стариков-казаков с новаторами: привез молодой казак «дьявольское стекло», «что зовут у вас кларнетами… Засадили парня в темную, пусть-ка смотрит он в стекло свое! Не вводи ты, молкососишко, нам хранцузских злых обычаев. А другого было дернуло нарядиться в ваше платьице кургузое: старики поосерчалися, содрали с него платье похабное, да досталось и плечам его!.. Ай, спасибо, Матвей Иванович, что ты держишься старинушки!.. Ты нижи копьем за границею, ты щелчки давай молкососишкам, что задумают стариков седых на хранцузский лад перестраивать». Зачем что-либо перестраивать, когда Россия вышла победительницей из борьбы с целой Европой, когда этой победой она показала жизненную крепость своих общественных и политических устоев. Этот вывод и был сделан как журналистикой, так и поэзией: «После сего, — писалось в „Сыне Отеч.“ за 1813 г. (ч. X), — кажется, можно согласиться, что все русское и все русские, будучи в покровительстве Промысла Божия, не только непобедимы на полях брани, но даже несравненны и в кругу жизни миролюбивой». В сущности то же и еще более решительно восклицала поэзия:

Наполеон «влек всю Европу за собою.
Шагнул и нас попрать хотел.
С ним злоба, мщение, коварство,
С ним вероломство, с ним лукавство,
С ним все народы; с нами Бог»

(Из «Русск. Вестн.»).

Отступление Наполеона из России. (Нортен).

«Велик, велик твой Бог, Россия! Велик и славен русский Бог», на все лады вариируют пииты. Происходит, таким образом, не только процесс национально-консервативного самоутверждения, но вместе с тем национализация и самого Бога. Русский народ — богоизбранный:

«Народ, тобой самим избранный
За то, что правдой, верой тверд».

Русский Бог — Бог мститель, ветхозаветный Бог с жестоко карающей дланью: