Отечество без отцов

Дорогая Ильза!

Как раз сейчас по шоссе движется огромный поток, но, к сожалению, в обратную сторону. Между нами и русскими создалась большая ничейная зона, все селения сожжены. Небо по ночам мерцает багровыми отблесками. Какая ужасная война!

Мы сидим в теплом помещении, а снаружи мимо нас едут или идут целые колонны. Лица у солдат замотаны тряпками, лишь у самых глаз оставлена узкая щелочка. Часть бойцов хромает, потому что обморожены ноги. Немецкие солдаты никогда не забудут эту зиму в России.

Вчера мы проходили через деревню, где солдаты повесили на дереве женщину. Говорят, что она вела подрывную пропаганду против немцев. С такими субъектами не церемонятся. Чаще видно мужчин, повешенных на деревьях, но в этот раз впервые среди них оказалась и женщина. В общем-то, было странное чувство, но, в конечном итоге, мы посмеялись над этим.

* * *

Висевшая на дереве женщина, над которой Вальтер Пуш мог даже посмеяться, в дневнике моего отца не упоминается. Также как нейтральная полоса с горящими деревнями и преследующими немцев сибиряками. Может быть, он не обратил внимания на эти случаи или стыдился марать ими бумагу?

На географической карте, висящей на стене, ширится бедствие той зимы. Появляются новые названия: Вязьма и Брянск. Местность между Смоленском и Москвой больше уже не предстает белым пятном, она покрыта разноцветными брызгами: преимущественно красными, как кровь, и черными, как зола. Мой отец побывал в Бородино и написал учителю Коссаку: мы находимся там, где уже однажды гостил Наполеон.

На пути отступления их никто не приветствовал, стоя у домов. Не было буйства цветов, в садах не созревали вишни и сливы, колосящиеся нивы не сопровождали их марш, кругом был один лишь снег, снег и снег…

В моем саду прекрасное лето, но мыслями я погружаюсь в русский снег. На высокой ели, растущей у обочины дороги, гнездятся голуби. Их «гу-гу-гу» я слышу постоянно днем и ночью. По утрам я вынуждена закрывать окно, потому что воркование голубей мешает мне спать.

Письмо, которое я написала Фрицу Цайдлеру, вернулось обратно. Адресат неизвестен. То есть не будет новых фотографий солдат на фоне снега, а также застывших на морозе лошадей. Его больше нет в живых, этого Цайдлера. Его снимки и негативы кто-то выкинул в мусорное ведро, убирая квартиру после его смерти. «Вчерашний снег» — так можно было бы это назвать. Большинства из тех, кто шел тогда сквозь русскую зиму, больше уже нет на свете. Те, кому удалось пережить войну, плен и послевоенные бедствия, умерли от дряхлости. То, о чем они думали, ушло вместе с ними, прежде чем закончился ужасный век, который был их веком. Только что началось новое столетие, которое приносит новые кошмары. Как много ужасного произошло всего лишь за три года этого нового столетия! Вегенер говорит, что 21-й век переплюнет по своей лютости обе мировые войны. Так что пусть уж лучше я останусь с войной моего отца, представляя себе его мир в черных, белых и красных красках. Имеется достаточно большое количество фотоснимков, дневников, писем и воспоминаний того времени, утверждает Вегенер. Тысячи людей положили на бумагу то, что оставило волнующий след в их жизни в тот страшный отрезок истории. Но сегодня никто уже больше не хочет этого знать, потому что все заняты своими собственными бедами.

В воскресенье вернется со своей войны мой мальчик. Разумеется, я ему ничего об этом не скажу, он далек от восприятия подлинных военных бедствий. Ральф приедет оттуда, где поддерживается мир.

Я вытираю пыль в его комнате и ставлю в вазу букет гладиолусов. Во время уборки натыкаюсь на книги, названия которых приводят меня в ужас: «В ущельях Балкан», «От Багдада до Стамбула», «Сквозь дикий Курдистан». Я заберу их в свой «Военный музей», где также буду протирать их от пыли. Там уже находятся книги Карла Мая, [38]соседствуя с письмами Вальтера Пуша и дневником вестфальца.