Отечество без отцов

Дорогая Ильза!

Ура, я приезжаю! Камрад Розен и я, мы оба, получили отпускные билеты. Это самый радостный момент за все время проклятой войны с Россией. Возможно, я приеду раньше, чем ты получишь это письмо. Тем не менее, я его отсылаю. Тогда мы вместе с тобой будем радоваться, получив его.

Когда я рассказал обеим русским женщинам, у которых мы сейчас живем, о том, что едем на родину, у них выступили слезы. У русских тоже есть сердце.

Сегодня понедельник и день рождения фюрера, великий праздник, который начался чудесным восходом солнца. Настоящая гитлеровская погода, сказали бы вы в рейхе. Русским тоже известно, что у нас праздник. Они прислали самолет, который на большой высоте, недоступной для наших винтовок, кружил над деревней и разбрасывал листовки такого содержания:

«Сердечные пожелания!

Это будет последний день рождения Гитлера.

Мы устроим вам общую могилу!»

В связи с днем рождения фюрера полевая кухня испекла каждому солдату по куску пирога. В десять часов утра было построение. Лейтенант выступил с краткой речью, в которой лишь вскользь упомянул о новорожденном, но зато хвалил нашу часть за то, что та выстояла в эту убийственную зиму. В конце своей речи он объявил о поощрениях. Я совершенно неожиданно получил Железный крест второй степени, хотя сам не знаю, за что.

Дневник Роберта Розена

Сегодня великий день: камрад Пуш и я, мы оба, получили отпускные билеты. Я тотчас же стал упаковывать вещи и спросил ротного фельдфебеля, как мне уведомить своих родных, ведь они должны были бы подготовиться к свадьбе.

— На фронте нет телефонной будки, — ответил он. Тебе следует попытаться позвонить где-нибудь по дороге, возможно, из Минска. Все поезда с отпускниками следуют через Минск.

Ах да, кроме того, мы праздновали день рождения фюрера. Но отпускной билет был для меня важнее.

* * *

Какая ирония судьбы! Отец отправился в Подванген, чтобы жениться на моей матери, а мой сын возвращается из Приштины к своей матери. Между этими двумя событиями пролегла вечность.

Я вновь развесила географические карты и фотографии, не хочу их прятать от моего сына. Прежде, чем ему вновь придется уехать, он должен будет увидеть, что я занимаюсь судьбою своего отца, в конце концов, речь ведь идет о его деде. Россия на моей стене раскинулась картой от Архангельска до Астрахани, на столе лежат письма Вальтера Пуша и отцовский дневник. У них там апрель, а у меня в саду лето в своем самом праздничном разгаре.

Я жду сына до самой полуночи.

— Ты еще не спишь, — удивляется он.

Он выпил пива. Матери всегда имеют нюх на такие мелочи. Может быть, он уже побывал в каком-нибудь борделе? Я спрошу его, есть ли публичные дома в Приштине, подобные тем, что были в Вязьме, Смоленске и в Минске. Нет, мать не должна спрашивать о таких вещах.

— Твоя мать совершила путешествие во времени, — говорю я и подвожу его к той самой карте.

— Это же ведь Россия, — удивляется он.

— Очень старая Россия, с этой самой картой немецкие армии шли по Советскому Союзу.

— А что означают эти флажки?

— Это населенные пункты, где побывал твой дед, вначале на юге, затем под Москвой, и, в конце концов, опять на юге.

Он склоняется над столом, перелистывает бумаги, прежде чем задать вопрос:

— Твой отец был в Сталинграде?