Отечество без отцов

— Прежде чем пуститься в бега, я предпочту умереть, — таковы были его последние слова.

Позднее мне рассказывали, как он сидел у моей колыбельки и отравлял воздух своим трубочным табаком. Один конец веревки он прикрепил к люльке, другой обмотал вокруг своей шеи. Так в полудреме он и качал меня. Зачастую он засыпал раньше меня. Для своего ухода в мир иной он тоже выбрал месяц январь. В его похоронах я тоже принимала участие, но не на кладбище. Меня хотели избавить от того, чтобы я слышала стук промерзшей земли по гробу. Одна из деревенских девчонок сидела с маленькой Ребекой в крестьянском доме Розенов, в то время как на кладбище пели «Все леса теперь спят». Трубка дедушки Вильгельма давно уже остыла, постепенно запах табака улетучился с занавесок и мягкой мебели. Но и по сей день мне доставляет удовольствие, когда старики курят трубки.

Казалось бы, это странно, но образ бабушки Луизы сохранился в моей памяти меньше всего. Она покинула Подванген еще в ноябре и отправилась к своей сестре в Дрезден. Оттуда она прислала красивую рождественскую открытку дочери и внучке. Она написала, что у нее все хорошо, в Дрездене жизнь такая же, как в мирное время. Она просила свою дочь, как можно быстрее собраться и приехать к ней в Дрезден. После этого рождественского послания никто о ней уже больше ничего не слышал. В городских списках мертвых имя ее не значится.

Сразу же после похорон дедушки Вильгельма они отправились в путь. Еще продолжался январь. В повозке место нашлось для Дорхен, матушки Берты, моей матери и для меня. Кристоф управлял лошадьми и разговаривал с ними по-французски. Ехали ли мы по льду залива у Фризской косы, этого я не знаю. Тетя Ингеборг позже утверждала: вы должны были переправляться через залив, другого пути не существовало. Но в моей памяти это скольжение по льду не отложилось.

Свой день рождения я встретила в повозке, обложенная толстыми пуховыми подушками. Слева от меня была моя мать, справа бабушка Берта. Кристоф и Дорхен сидели на козлах. От лошадей шел пар, снег хрустел, а вечером вдруг раздался грохот, как при сильной грозе.

Внезапно у нас больше не оказалось лошадей. Моя мать и Дорхен по очереди несли меня на руках. Кристоф также исчез из нашего поля зрения. Дорхен сказала, что теперь он получил свободу и пешком отправился во Францию. Чужие мужчины с круглыми лицами смотрели на меня и улыбались. Затем они забрали с собой мать, бабушке пришлось нести меня и петь мне песни. Все это сопровождалось сильным грохотом.

Что стало с тетей Дорхен? Именно с ней я собирала первые свои цветы. Когда мой отец женился, они говорили о том, что Дорхен станет следующей невестой. Ведь должны же были уцелеть в этой ужасной войне хотя бы несколько мужчин. Но таковых не нашлось. В девятнадцать лет она оказалась слишком юной для войны, но уже достаточно взрослой, чтобы пережить то, что выпадает на долю женщинам в результате подобного кровопролития. Солдаты уводили ее с собой каждый день и каждую ночь, и когда она возвращалась, обессиленная, в комнату, то бабушка говорила:

— Дитя, ты выглядишь, как измочаленная тряпка. — Однажды она больше не вернулась. Бабушка позже рассказывала, что они отправили Дорхен в Россию, чтобы она отстраивала там то, что было разрушено войной. Вновь одному из членов семьи Розенов пришлось отправиться в Россию.

— Да, так бывает, — говорит Вегенер. — Кто посеет ветер, пожнет бурю.

— Моя мать ничего не сеяла, — отвечаю я. — Пожинают бурю всегда те, кто этого не заслужил.

— Ну, хорошо, тогда я беру назад свои слова о тех, кто сеет ветер.

В один из дней моя мать также не вернулась. Бабушка сказала, что это было связано с тифом. Пришли солдаты и сказали, что мы должны отправляться дальше в Германию. Бабушка взяла меня за руку, уже не требовалось меня носить, мне было уже три года, и я могла хорошо ходить. Впервые я увидела вокзал. Мы сели в поезд, в котором никто из отъезжающих не знал, откуда он прибыл и куда направляется. Бабушка посадила меня на солому, которой был выстлан пол, и сказала:

— Теперь мы с тобой одни одинешеньки будем скитаться по свету. — Слова «одни одинешеньки» были не совсем точными, так как вместе с нами в товарном вагоне странствовать по свету отправились восемьдесят женщин, детей и стариков.

Я долго спала. Когда проснулась, то оказалось, что лбом я уткнулась в деревянную стену какого-то барака. Бабушка сидела рядом со мной и приговаривала:

— Слава Богу, дитя, я уже думала, что ты никогда больше не проснешься.

В бараке обитало много детей со своими бабушками. Раньше здесь располагались солдаты, затем находились военнопленные, а теперь были беженцы. Мы оставались там долгие годы. Когда я начинала спрашивать о судьбе близких мне людей, то бабушка отвечала:

— Ах, дитя мое, ты слишком мала, чтобы это понять.