Отечество без отцов

Более расплывчатым в отличие от них выглядит образ моей матери. С ней вместе я провела два с половиной года, но в памяти моей это практически не отложилось. Она ласкала меня, пела мне песни и прижимала к себе, но я ее едва ли помню. С тех пор, как они стали переписываться, и как-то внезапно прозвучало слово «свадьба», она стала чаще бывать в доме у Розенов, помогала по хозяйству, как они это называли, и обсуждала с матушкой Бертой всякие разности. На Рождество она отправила ему полевой почтой посылку с пряниками, которые сама испекла, и где были также засушенные цветы, которые она сорвала летом на берегу озера. Когда он вскроет посылку и пряничный аромат распространится по русской избе, я его тоже почувствую.

Русским этот вид кондитерских изделий малознаком. Я даю хозяйке дома и детям по кусочку на пробу. Женщина спрашивает, сама ли невеста испекла его? В ответ на мой смех, хозяйка говорит, что я должен жениться на такой девушке, так как та знает толк в кулинарии.

Эти строки он заносит в свой дневник. Мне хочется, чтобы он направил их письмом также и моей матери.

Почему мой сын ничего не пишет? Возможно, он уже вовсе не в Косово, а направляется в другое место для выполнения секретного задания. Любая мать всегда предполагает самое худшее. На меня кадры боевых действий в пустыне производят тяжкое впечатление. Уже несколько дней я не включаю телевизор. Но, несмотря на это, по-прежнему нахожусь под впечатлением от новой войны. Во всех газетах она пестрит заголовками и цифрами, радио начинает с нее свои репортажи. Иногда я думаю, что эту войну придумали толпы операторов и фотографов. Именно от них узнаешь о войнах.

«On the rivers of Babylon»,[22] эту передачу передают пополудни, и ее ведущий говорит: «Вавилон — это город развалин».

Он сообщает, что расстояние от руин Вавилона до Багдада составляет сто километров, и упоминает о других городах, подвергшихся в свое время разрушениям: Карфагене, Трое, Сталинграде. Так я вновь возвращаюсь к моей истории и к моему отцу, которому уже довелось принять участие в первых операциях по окружению неприятеля, а теперь он начинает писать любовные письма.

Вечером в половине одиннадцатого раздается телефонный звонок из Приштины.

— Я хотел бы пожелать тебе всего хорошего по случаю Пасхи, — говорит Ральф. Но для меня этот звонок звучит настолько неожиданно, что я в состоянии разговаривать лишь о погоде.

— У нас слишком холодно для этого времени года, — произношу я. — Ночью все еще бывают заморозки.

В Приштине солдаты уже получили первую порцию солнечного загара. О Багдаде, Вавилоне и только что взятом городе Басре он не проронил ни слова, а я не решаюсь спросить его об этой новой войне.

— Как ты проводишь время? — хочет он знать.

Я рассказываю сперва о начале работ в моем саду и лишь затем говорю о том, что мне необходимо привести в порядок старые бумаги. Для чего это нужно, я объясню ему потом, когда он приедет домой.

Ральф рассказывает о том, как недавно пострадал один из его сослуживцев, унтер-офицер из Пренцлау. Он попал под колеса автомобиля из своей же части. Стал жертвой, так сказать, «собственного огня». Последние слова Ральф произносит по-английски.

Теперь я понимаю, что они в Приштине также следят за «Войной в пустыне» и мысленно уже отправляются в Багдад.

— Когда ты приедешь домой? — спрашиваю я.

Он говорит о начале июля. А потом добавляет:

— Посмотрим, куда дальше направят.

— Только бы не к развалинам Вавилона, — думаю я. Но и в Афганистан я бы тоже не хотела отдавать своего мальчика. Дело не стоит того, чтобы жертвовать своим ребенком ради такого. Все-таки матери извлекли урок из той старой войны. Нет на свете ничего такого, что подвигло бы их посылать своих детей на смерть.

Он спрашивает о моих планах на Пасху.

— Если будет хорошая погода, то поеду кататься на велосипеде в березовую рощу, — говорю я.

— Это правильно, — отвечает он. — Поездки на велосипеде нужны для сохранения здоровья.

Август, во вшивой России