Отель «Гонолулу»

И та, наливавшая мужу двойные порции водки и подносившая огонек к сигарете, подтвердила:

— Правда.

— Помните, операция даст положительный результат только в том случае, если вы будете неукоснительно следовать всем предписаниям, — настаивал Миядзава. — Упражнения. Ни капли спиртного, не курить. В противном случае — необратимая облитерация легких.

Бадди нравилось ремонтировать свое тело, это хобби занимало много времени и, как всякое серьезное увлечение, расширяло кругозор, придавало апломб, снабжало материалом для разговоров. Врач предупредил, что вначале Бадди будет плоховато держаться на ногах, поэтому больной купил себе кресло-каталку и разъезжал на нем, вращая колеса, а Мизинчик семенила позади с кислородным баллоном в руках. В скором времени Бадди потребовал, чтобы Мизинчик и кресло толкала. Она не возражала — ей, похоже, доставляло удовольствие на большой скорости проноситься с креслом-каталкой по холлу, чтобы служащие гостиницы, и в первую очередь я, разбегались во все стороны, уворачиваясь от кресла, в котором, точно ковбой в седле, раскорячился Бадди.

После медосмотра Бадди распорядился отвезти его прямиком в «Потерянный рай» и уселся у стойки бара со стаканом в одной руке и сигаретой в другой, озадаченно покачивая головой. Кашель не прекращался, глаза слезились, кожа пошла пигментными пятнами от выпивки, а он дивился проницательности Миядзавы:

— Как он меня просек, а?

Силы убавлялись, но самоуверенность Бадди день ото дня росла. Операция пробудила в нем раздражительность и склонность к самодурству. «По моему суждению, тебе пора вон!» — заявил он Кеоле — душ, видите ли, не успели вовремя починить. Взял и уволил в одночасье. Кеола заморгал, улыбнулся беспомощно: «Виноват, босс». Правда, Бадди позволил мне снова взять его на работу, но с тех пор Кеола стал другим — мрачным, настороженным.

Спорить или что-то объяснять Бадди было недосуг, сказано — выполняйте. Трэну, столько лет проработавшему в его баре, он вдруг установил испытательный срок. Он школил даже Пи-Ви, своего давнишнего друга. Близок и мой черед, вздыхал я. Всякий раз, когда Бадди наезжал в гостиницу, он давал мне понять, кто тут босс. Орал во всю глотку, а я мог думать только о том, что легкие у него разваливаются. Ничего больше не лезло в голову, кроме мысли о гниющих легких Бадди, о каком-то странном послеоперационном осложнении, в результате которого у него прорезался хриплый, пронзительный голос, словно у непрерывно курящей алкоголички.

Сжимая костлявыми пальцами рукоятки кресла, Мизинчик толкала его вперед, как бульдозер. Бадди раскатывал по дому, запугивая родных, изводя мелкими, бессмысленными поручениями, испытывая их лояльность. «Вы все передо мной по гроб жизни в долгу!» — орал он Буле. В промежутке между очередными глотками кислорода он хрипел, он пыхтел, он давился, и от этого его яростные вопли казались еще страшнее. Шутки и смех побоку. Опасный это опыт — заглядывать в бездну. Операция могла стоить Бадди жизни, он чудом уцелел и заходился в истерике — пьяный, надсадно орущий, он стал невыносим.

— При этой конъюнктуре я хочу, чтобы все меня слушались, с позволения сказать!

Несколько недель спустя сумятица улеглась, и стало очевидно, что физическое состояние Бадди не улучшается. Он продолжал громогласно самоутверждаться, но заметно ослабел, еле дышал, глаза еще больше выпучились. Да уж: доктор, смекнувший, что пациент тайком продолжает курить и пить, был ясновидящим.

— Ничего не понимаю, — пробормотал доктор Миядзава. Стетоскоп змейкой свивался в его руке. — Вы точно-точно делаете упражнения?

Теперь уже поздно было браться за упражнения. Бадди не держался на ногах — одна мысль о физическом усилии до смерти пугала его, а потому он продолжал лгать — и лгал с таким искренним негодованием, что врач усомнился в собственном диагнозе, приняв напор за признак выздоровления, избытка энергии.

— Это новая процедура, — вздыхал доктор. — Всякие бывают последствия. Надо следить, как бы сепсис не начался.

Прежде я никогда не видел ничего подобного: приговоренный получил отсрочку. Бадди ускользнул от смерти, в жизни его началась новая серия. Из страдающего, неуверенного в будущем человека он превратился в злобного импульсивного типа — и при этом собирался вступить в новый брак, нарожать детей:

— Пусть повсюду малышня копошится! Деньги есть, легкие есть — за чем дело стало?

— А как же я? — спрашивала Мизинчик.

— Зови свою сестру.

Держать близких в напряженном ожидании — куда более жестоко, чем в одночасье от них избавиться. Бадди нагнетал таинственность. Мальчишеское в нем безвозвратно исчезло, но что-то детское чувствовалось в этой потребности тиранить окружающих, и чем громче Бадди настаивал на своем, тем больше походил на малыша, требующего леденец. Эгоистичный, жадный до жизни, он снова начал обжираться, не считаясь ни с кем и ни с чем, кроме собственных прихотей. Все-таки я угадал: его страсть к розыгрышам в основе своей была проявлением садизма.